[в начало]
[Аверченко] [Бальзак] [Лейла Берг] [Буало-Нарсежак] [Булгаков] [Бунин] [Гофман] [Гюго] [Альфонс Доде] [Драйзер] [Знаменский] [Леонид Зорин] [Кашиф] [Бернар Клавель] [Крылов] [Крымов] [Лакербай] [Виль Липатов] [Мериме] [Мирнев] [Ги де Мопассан] [Мюссе] [Несин] [Эдвард Олби] [Игорь Пидоренко] [Стендаль] [Тэффи] [Владимир Фирсов] [Флобер] [Франс] [Хаггард] [Эрнест Хемингуэй] [Энтони]
[скачать книгу]


Виль Владимирович Липатов. Дом на берегу.

 
Начало сайта

Другие произведения автора

  Начало произведения

  ПОПРАВКА К ПРОГНОЗУ

  ТОЧКА ОПОРЫ

  НАШИХ ДУШ ЗОЛОТЫЕ РОССЫПИ

  ДВА РУБЛЯ ДЕСЯТЬ КОПЕЕК...

  ДОМ НА БЕРЕГУ

  ПЯТАКИ ГЕРБАМИ ВВЕРХ

  ПИСЬМА ИЗ ТОЛЬЯТТИ

  КОРАБЕЛ

  ЛЕС РАВНОДУШНЫХ НЕ ЛЮБИТ

  КАРЬЕРА

  КОГДА ДЕРЕВЬЯ НЕ УМИРАЮТ

  ТЕЧЕТ РЕКА ВОЛГА...

  СТЕПАНОВ И СТЕПАНОВЫ

  ТОТ САМЫЙ ТИМОФЕЙ ЗОТКИН? ТОТ, ТОТ...

  ШОФЕР ТАКСИ

  ОБСКОЙ КАПИТАН

  ЖИЗНЬ ПРОЖИТЬ…

ЗАКРОЙЩИК ИЗ КАЛУГИ

  СЕРЖАНТ МИЛИЦИИ

  СТАРШИЙ АВТОИНСПЕКТОР

  01! 01! 01!

  РАЗГОВОРЧИВЫЙ ЧЕЛОВЕК

  ГЕГЕМОН

  ЧТО МОЖНО КУЗЕНКОВУ?

  ДЕНЬГИ

  БРЕЗЕНТОВАЯ СУМКА

  ВОРОТА

  ВСЕ МЫ, ВСЕ -- НЕЗАМЕНИМЫЕ

<< пред. <<   >> след. >>

     ЗАКРОЙЩИК ИЗ КАЛУГИ
     
     
     Анкетные данные. Дмитрий Андреевич Никоренков, профессия: закройщик-модельер высшей квалификации, год рождения 1929, член КПСС, жена Анна Павловна — швея, сын Павел — десятиклассник.
     Грамота. Читать я научился еще до школы; старшие братья Костя и Андрей сядут за уроки — меня от них на буксире не оттащишь. Отец мой, Андрей Никитович, человеком был веселым, однажды подзывает к себе, нарочно хмурится и говорит: "Прочтешь название вот этой книги, поверю, что грамотный". Гляжу: вот так книга! Форматом больше букваря раз в пять, а название — буквы золотом отливают. Старательно читаю: "Полный Академический курс кройки военного платья Вспомогательного общества Санкт-Петербургских закройщиков. Координантная система". Отец от радости меня на стол посадил и на весь дом закричал: "Димка-то у нас грамотеем заделался!" А потом вдруг серьезно спрашивает: "Читать научился, а прочитанное понимаешь?" Я отвечаю: "Эта книга у тебя потому, что ты давно-давно был лейб-гвардии Волынского полка Его величества закройщиком... Я, папа, по другим книгам сразу отличу мундир драгуна от мундира улана". Отец словно своим ушам не верит, берет еще несколько книг: "Это что?" Я отвечаю: "Мундир юнкера". — "А это?" — "Кирасира..." И отец поднимает такой радостный шум, что сбегается весь дом. "Вот кто меня заменит! — восторженно сообщает всей семье отец. — Вот в чьи руки свое дело передам. А я уж думал, что оборвется род закройщиков Никоренковых!"
     Разные. Отец не зря беспокоился: два старших моих брата и сестра по другой линии пошли. Константин смолоду землю пахал, никакой другой работы не признавал, брат Андрей сделался навечно военным моряком, а сестра Анна стала медиком — вот какие мы разные, хотя внешностью на отца здорово похожи. Одним словом, отцовскую специальность признал только я и даже летчиком, как мечтали все ребятишки нашей улицы, не хотел быть, и прозвали меня, конечно, закройщиком из Торжка — под таким названием в те годы демонстрировалась популярная кинокомедия. Забылось теперь, обижался я или не обижался на дразнилок, но хорошо помню, с чего отец своему делу учить стал. Внимательно посмотрел на меня и спросил: "Любишь красивых людей?" Я отвечаю: "Люблю!" — "Вот и прекрасно, сын! Нет человека, которого бы хороший костюм красивым не сделал, и, значит, красота вот на этом непокрашенном столе начинается, да еще с таких простых вещей, как сантиметровая лента, тонкий мелок и картонный шаблон. Этим вещам, может быть, более тысячи лет, ничего в закройном деле за длинные века не прибавилось и не убавилось, но ведь и художники тоже за тысячелетие ничего иного, кроме холста, кисти и масляной краски, не изобрели..." Вот с этих слов и началась моя учеба, и так я усердно взялся за дело, что к двенадцати годам мог сделать простейший крой, чего другие ученики отца и к восемнадцати годам не осваивали. "Талант у тебя, Димка, талант, — радостно говорил отец. — Если дело и дальше так пойдет..." Лучше бы он в будущее не заглядывал — началась война!
     Война! Что сказать о войне? Страшнее войны ничего не бывает, а мне, двенадцатилетнему, довелось увидеть такое, чего человеческий разум и представить не мог... Когда первая фашистская бомба упала на нашу землю, я в пятом классе учился, сидел за одной партой с Аней Морозовой — своей первой школьной любовью, такой любовью, когда и пальцем друг к другу прикоснуться боятся. И вот незнакомый еще крик "Воздух!", всем классом бросаемся в бомбоубежище, в темноте теряем друг друга, начинается жестокая бомбежка, а когда ад кончается, видим, что часть бомбоубежища не выдержала бомбового удара и Аня Морозова... Когда откопали ее, мертва была — задохнулась! Вот этого никогда, никогда не забуду... А когда немцы нашу станцию Бобынино заняли — они всего три месяца продержались, — немецкий комендант прослышал, что мой отец — закройщик высшего класса, и решил себе новый мундир сшить. Так вот меня в погреб посадили, чтобы я на немца не набросился. Такая ненависть во мне, мальчишке, клокотала... Нет, не сшил отец немцу мундира. Отец хитрый выход придумал. Как только немец вошел в дом, отец снял искусственные зубы, стал шепелявить так, что ничего не поймешь, а сам чешется, словно... Так оно и случилось: немец закричал "фоши" и смылся из дома. Смешно, конечно, но я не смеялся: одна мечта была — достать пистолет...
     Первый костюм. Его никогда не забуду: первый костюм, скроенный моими руками, был необычным, как и то время. Кончилась война, и вот как-то к нам заглядывает рыжеусый капитан, незнакомый и, значит, не бобынский, пришлый. Поздоровался, на отца бросил взгляд и огорченно говорит: "Значит, не носить мне хорошего штатского костюма! Жаль, что вы так расхворались!" И уж делает шаг к дверям, как отец больным голосом останавливает: "Будет вам костюм, капитан, — и на меня пальцем показывает и сквозь боль улыбается. — Не робейте, товарищ капитан! Мал золотник, да дорог!" А у меня руки и ноги дрожат от страху: шуточное ли дело шить штатский костюм на боевого офицера? И отец ничем помочь не может — его в кровать злой радикулит уложил... Обмерил я капитана — богатырь! И от этого почему-то сразу успокоился: крупные по комплекции люди злыми не бывают. Кроме того, вижу, что и капитан за меня переживает, все старается помочь советами, а я только об одном просил, чтобы клиент две примерки выдержал. "Хоть три!" — браво ответил капитан, подмигнул мне и ушел, а я один на один с куском шевиота остался — тогда шевиотовые костюмы были в моде. Короче говоря, сшил я капитану костюм с третьей примерки, старался так, словно молочные реки с кисельными берегами получал за работу, но плату получил еще более дорогую, щедрую. Надел капитан новый костюм, минуты две разглядывал себя в зеркале, потом тихо говорит: "Вот сейчас я окончательно понял, что кончилась война!" Затем взял мои руки в свои, словно железными клещами ухватил, и говорит громко, чтобы мой отец слышал: "А ведь у тебя, малец, руки золотые!" Я действительно выглядел мальцом в свои шестнадцать лет — война, голод, смерть... Это теперь на пятнадцатом году жизни мой Пашка отца на полголовы перерос...
     Будни. Слово "будни" откровенно не люблю, даже если они "трудовые". Что-то серенькое, неопределенное, скучноватое стоит за этими словами, хотя в обычной жизни все выдающееся, прекрасное, умное в будние дни и рождается. Одним словом, не отношусь к тем людям, которые праздники на всю жизнь запоминают, а что делал позавчера на работе, не помнят. В моей жизни не было буден, нет их сейчас и, надеюсь, в старости не будет. Присказку "Весь век учись, а дураком помрешь!" всегда почему-то шутливо произносят, а ведь это суровая правда. Я вот с двенадцати лет учусь, но не было года, чтобы сам себя неумехой не назвал: ремесло закройщика сродни искусству, а в искусстве нет предела для совершенствования. Отец мне прямо сказал: "Был ты у меня учеником, потом работали мы на равных, а теперь ты меня превзошел, так смотри-ка, сын, по сторонам, чтобы не оказаться в хвосте у дела. Проглядишь — жизнь к тебе спиной повернется!" И вот я начал учиться, себя не жалел на учебу, от знающего больше меня человека — на буксире не оттянешь, как от старших братьев, когда читать учился. Понятно, что среди специальных книг жил, изучил фасоны всех стран, а что касается русской одежды — большим знатоком сделался. Но жизнь моя могла бы совсем по-другому сложиться, если бы не встретился с Евгением Григорьевичем Хуриным — человеком замечательным.
     Учитель. Мы с Евгением Григорьевичем встретились в городе Риге, таком красивом, что взгляд отвести трудно, и от этого, наверное, моя годовая учеба у Евгения Григорьевича была наполнена особым смыслом и особой красотой. Прекрасным учителем был мой отец, многому я научился у Ивана Ивановича Бикарева, закройщика московского ателье № 55, но высшему пилотажу я научился у Евгения Григорьевича. Он за основу брал две вещи: ни единой ошибки в конструкции и никакого утюга!.. Да, вижу: слова "никакого утюга" на вас впечатление не произвели.
     Утюг. Он в руках закройщика может одинаково успешно служить и добру и злу. Непросвещенному человеку просто трудно понять, какие дефекты в конструкции костюма простым портновским утюгом можно скрыть от заказчика. Один рукав короче другого — я его утюжкой удлиню, плечи перекошены — так заглажу, что комар носа не подточит, а для заказчика это катастрофа. Поносит он такой костюм недельку-другую да еще и под дождик попадет — пиджак хоть на огородное пугало надевай!.. Таких бандитов с утюгом в руках Евгений Григорьевич с презрением называл "мерзопакостниками", за людей не считал и мне свое отношение к бракоделам передал: "Преступление мерзопакостников к столу закройщика допускать!" Теперь это и мое убеждение твердое и окончательное...
     Признание. Целый год я проработал под руководством Евгения Григорьевича, как и всегда, себя в учении не щадил и успокоился только тогда, когда сам Евгений Григорьевич сказал: "А вот теперь, Дмитрий Андреевич, мне больше вас учить нечему — так основательно вы меня, как говорится, выпотрошили! Такого старательного ученика у меня еще никогда не было..." И мне присвоили официальное звание закройщика-модельера высшей квалификации. На титулы я падок не был, а вот признанию обрадовался — моя работа была расценена как мастерство на уровне мировых стандартов. А самая главная радость заключалась в том, что после хуринской школы я уже не мог работать по стандарту, в любую работу новое вкладывал, и потому-то и не стало у меня в жизни буден: началось творчество, а оно всегда — праздник. Короче, веселым и жадным на работу вернулся я в Калугу, которая к тому времени родной стала.
     Ненависть. Такое сильное слово я нарочно употребил, не оговорился, так как есть два типа закройщиков, по которым иногда судят о всех закройщиках, и плохо судят. Вот как выглядят два этих отвратительных типа... Первый из них — непроницаемый. Вы открываете двери, произносите вежливо "Здравствуйте!", вам не отвечают, делают вид, что не заметили да и вряд ли заметят. Это вы и попали к непроницаемому. Лицо у него ничего не выражает, глаза пустые, одним словом, он такой, каким бывает в старинных романах графский швейцар, и вы, сами не зная от чего, робеете — этого непроницаемый и добивается. Как только он, сурово глядя в окно, заявляет, что ничего для вас сделать не может (большая очередь, нет нужного материала, пуговиц даже нет), как вы, еще более оробевший, невольно произносите: "Я в долгу не останусь!" Однако и после этого не ждите ни улыбки, ни доброго слова. Непроницаемый с вас так мерку снимет, словно вы не человек, а манекен, и "на лапу" так же возьмет — с пустыми глазами... Второй гнусный тип — это закройщик лебезящий. Этот заказчика атакует с других позиций, даже разыгрывает целое театральное представление. "Ах, присаживайтесь, товарищ, ах, как вам повезло: только что получили самый модный материал, ах, конечно, сделаем досрочно, ах, какая у вас прекрасная фигура" — и это продолжается до тех пор, пока вы от доброй разнеженности не произносите те же слова: "Я в долгу не останусь!" Я не просто ненавижу этих хапуг, я от имени честных закройщиков, которым они репутацию портят, их ненавижу — потому и описал этих жучков так подробно. Может быть, и читатели кое-что себе на ум намотают?
     Третий враг. Двух врагов заказчика я назвал, а вот о третьем даже догадаться трудно — такой коварный враг. Кто? А сам заказчик! Забавно видеть и понимать, как люди ошибаются в самооценке. Приходит стройный молодой чело век, показывает модель в журнале: "Хочу именно такой костюм". Смотрю на него серьезно, а внутренне улыбаюсь: "Это же стариковский костюм. Зачем раньше времени себя старить? А вслух осторожно говорю: "Может быть, другие модели посмотрите!" Сердится: "Другого костюма мне не надо!" И начинается борьба, семь потов с тебя сойдет, пока докажешь заказчику, что ему нужен только и только полуспортивный костюм... Не думайте, что я рассказываю об исключительном случае — каждый второй заказчик не знает, что ему надо, ничего слышать не хочет, еще и удивляется: "А вам разве не все равно, какой я костюм заказываю?" Такое слышать обидно, так как тебе отказывают в праве на творчество. Шить костюмы-близнецы не фокус, а вот так работать, чтобы каждый костюм наособицу, — радость... Я на самой людной улице, в толпе сработанный мною костюм на человеке узнаю. А все потому, что победил в схватке с заказчиком — сшил то, что ему надо. Что касается моды...
     Моды. Нет у заказчика лучшего способа себя изуродовать, чем слепо последовать моде. Видели низкорослых полных мужчин в широченных брюках? Встречали очень полных женщин в брючных костюмах? Некрасиво, нелепо, смешно! Мода — это палка о двух концах, если рассматривать ее не как направление, а как непреложный закон. Вот маленькая деталь — лацкан пиджака. Стали его шить укороченным, и вот выяснилось, что не всем мужчинам идет такой лацкан, а иным — противопоказан. Модой надо умело пользоваться, так, чтобы мода человеку служила, а не он — моде. Вот и надо слушать закройщика, он дело говорит, когда советует вам от двубортного пиджака отказаться...
     Фокусы-покусы. Правду скажу: привык к тому, что меня начальство хвалит, и на ваш вопрос: "Могу ли сшить костюм на глаз, без сантиметровой ленты?" — отвечу положительно. Людей одинаковых не бывает: вот у вас фигура корпулентная — с животиком, а у другого — долифоморфная, то есть руки и ноги длинные, а туловище короткое, а у третьего... Одним словом, есть у опытных закройщиков умение на глаз телосложение заказчика определить, мы и с анатомией знакомы, но кому нужны эти фокусы-покусы? Не цирк! Костюм надо шить не на фигуру, а на человеческий тип заказчика — вплоть до цвета глаз и волос. Повторяю: фокусы-покусы не люблю, хотя на глаз сшить костюм — заманчивая вещь для молодых закройщиков. Но эта болезнь с годами проходит...
     Обида. Знаете, конечно, что в старину говорили не сшить пальто или костюм, а построить... Построить! Лестное это слово для закройщика, тем более что оно и точное. Швея, которая по моим выкройкам работает, — вот она шьет костюм, а я его строю... Может быть, слишком высоко заношусь, но чувствую себя сродни архитектору. Он город в красоту одевает, я — человека. И вот такая обида. Архитекторы в союз объединились, в Москве есть Дом архитектора, а закройщики... Если вы помните, даже в Санкт-Петербурге было Вспомогательное общество закройщиков... Вот такое положение.
     Дела партийные. Кто был в Калуге, тот Дом быта обязательно заметил — современное, крупное, красивое здание. И очень удобное, к слову сказать, так как в нем все службы быта сосредоточены. Это не только для клиентов удобно, но и для партийной работы. Восемнадцать коммунистов в нашей организации, меня секретарем избрали — ответственность огромная, но и отдача большая: организация у нас крепкая. Аспектов партийной работы, как говорится, много, но главное направление — высококачественная работа. И в этом мы заняли жесткую позицию. Брак, халтура — любой коммунист, находящийся поблизости, хватает бракодела за руку: "Стоп! Так дело не пойдет!" Если предупреждения мало, есть открытое партийное собрание, которого бракоделы как огня боятся. Да, восемнадцать коммунистов — это большая сила, если работают дружно, сплоченно, согласно. У нас дело так и обстоит — не зря Калужский Дом быта считается одним из лучших в Российской Федерации.
     Друзья. Речь пойдет о немецких товарищах, которых в ГДР у нас много. Обмениваемся опытом с коллективами швейных фабрик в Зонненберге и Майнингене: то они к нам едут, то мы к ним, то они нас учат, то мы, и кажется, давно бы должны работать одинаково хорошо, но мы, как это ни печально, до сих пор отстаем по обидным мелочам. У немецких товарищей фурнитура лучше — нитки, крючки, застежки, пуговицы. Я подружился с закройщиком-модельером Гансом Юргеном Хольцингером, часто переписываемся с ним, так вот Ганс пишет: "Странно, что космос вы освоили, а хорошую пуговицу сделать не можете!" Действительно, странно...
     Сын. На нем, моем единственном сыне Павле, кажется, и кончится династия закройщиков Никоренковых. Хочет стать кинооператором — обычное теперь стремление. А как же! На каждом шагу кинотеатр, в каждом доме — телевизор. Поневоле другой жизни вокруг себя не видишь... А Павел еще и философствует. "В будущем, — говорит, — закройщиков не будет, в будущем — машины с программным управлением,.." Мелко пашет мой сынок! Машина есть машина, а закройщик с сантиметровой лентой на шее — это искусство, и жить этому искусству долго, как всякому искусству!
     
     

<< пред. <<   >> след. >>


Библиотека OCR Longsoft