[в начало]
[Аверченко] [Бальзак] [Лейла Берг] [Буало-Нарсежак] [Булгаков] [Бунин] [Гофман] [Гюго] [Альфонс Доде] [Драйзер] [Знаменский] [Леонид Зорин] [Кашиф] [Бернар Клавель] [Крылов] [Крымов] [Лакербай] [Виль Липатов] [Мериме] [Мирнев] [Ги де Мопассан] [Мюссе] [Несин] [Эдвард Олби] [Игорь Пидоренко] [Стендаль] [Тэффи] [Владимир Фирсов] [Флобер] [Франс] [Хаггард] [Эрнест Хемингуэй] [Энтони]
[скачать книгу]


Михаил Александрович Лакербай. Тот, кто убил лань.

 
Начало сайта

Другие произведения автора

  Начало произведения

  Гость.

  Неудачный момент.

  Аргун Сейдык.

  Отец.

  Пушинка.

  Враги.

  Братья.

  Дорогие гости.

  Две двери.

  Осечка.

  Тот, кто убил лань.

  Советы деда.

  Антица.

  Афырхаца.

  Пуля вылечила.

  Газыри.

  Две просьбы.

  Солнцеокая Альзира.

  Маршан Лашв.

  Данакай.

  Гарсон, пренэ! [1]

  Эсма-ханум.

  Тесть и зять.

  Хабиба.

  Атырас.

  Кац и Хазан.

  Свадьба.

  Тинат и Алмасхан.

  Быстро только заяц бегает.

  Леила и Адамур.

  Армахут.

  Хыхьча. [1]

  Отец и сын.

  Остроумный Чачв Чагу.

  Находчивая Заза.

  Эдги-Джук.

  Обед у скупых.

  Умолкнувший дрозд.

  Коза и волк.

  Хаса.

  Молчанка.

  Проказы Ханифы.

  Наследство.

  Гуси приведут.

  Джара.

  Смотрины.

  Куейза.

  Мудрый Джесиб.

  Трудовые деньги.

  Тайное письмо.

  Первая книга.

  Фамильная реликвия.

  Даур и Сеид.

  С горсткой родной земли.

  Амра.

  Удав.

  Завещание

  Аджика. [1]

  Ауа.

  Чанагв.

  Девочка из Отхары.

  Говорят, ты стар.

  Лучшая роль.

  Царкваква.

  Аламыс.

  Сын народа.

  Джон Пристли и Шхангерий Бжаниа.

  Спор.

  Продавец винограда.

  Преображение Саиды.

  Ведьма.

  Кьяхь Хаджарат.

Поминки.

  Шарф Назиры.

  Самшитовая палочка.

  Хлеб-соль.

  За чашкой кофе.

  Дик.

  Леда.

  Симфония о Рице.

  Дача Федорова.

  Мамиа

  Пропавшее поле.

  Малакрыфа.

  Поправка Джарназа.

  Эстафета.

  Обещание.

  Какие бывают зятья.

  В автобусе.

  Случай на границе.

  Сильнее смерти.

  Пари.

  Мутака.

  Милиционер Мурад.

  Кинозвезда.

  Друзья.

  Сильные ощущения

  Забавная история.

<< пред. <<   >> след. >>

     Поминки.
     
     Перевод С. Трегуба
     
     
     Была горячая весенняя пора. В полях пахали, боронили...
     Автобус шел из Гагры в Гудауту.
     В полдень мы проезжали какое-то большое село. В одном из его дворов я увидел толпу. Женщины, одетые в черное, неистово кричали и царапали себе лица.
      — Что здесь происходит? — спросил я соседа по автобусу.
      — По-видимому, кто-то умер, и его оплакивают. А быть может, поминки, — спокойно ответил он.
      — И, это в разгар рабочего дня? — удивился я. — Ведь тут собралось, вероятно, все село.
      — Да, вы правы, — вздохнул сосед. — Но что поделаешь, таков обычай. Это, конечно, мешает работе. Всех нужно накормить и напоить...
     Потом он вдруг рассмеялся и рассказал забавную историю. Она заслуживает внимания.
      — Прошлым летом у нас в Сухуми стояла нестерпимая жара, и я решил провести отпуск у родственников, в маленьком высокогорном поселке Ахуце. Туда же приехал из Очамчире — районного центра — и мой приятель Джансух: когда-то мы вместе учились в школе.
     Мы целыми днями бродили по лесу, наблюдая за жизнью зверей — белок и куниц, собирали виноград, инжир, кизил и лавровишню. В дуплах лип добывали мед. Мы наслаждались свежим горным воздухом, любовались хрустально-прозрачными ледниковыми источниками, водопадами.
     И все-таки я и Джансух заскучали. На собственном опыте мы убедились в справедливости народной поговорки: "Человек может обойтись без всего, только не без людей".
      — Знаешь что, — сказал мне как-то приятель, — давай спустимся к людям! Сегодня, я слышал, в селе Ашта кто-то умер, и туда, конечно, соберется народ, чтобы оплакать покойника.
     В Абхазии люди живут, как известно, долго — сто, а то и полтораста лет. Смерть человека — событие не только для родных и близких, но для каждого, кто узнал об этой смерти. Потому-то и собирается так много народу. Ритуал оплакивания и поминок напоминает своеобразное театральное представление, с обязательным участием всех присутствующих.
     Джансух не раз участвовал в поминках. Я же, увы, не имел еще никакого представления об этом обряде.
      — Народу соберется много, — уговаривал меня Джансух. — Посмотрим, с девушками познакомимся. Аштинские девушки славятся своей красотой...
     И вот мы нарядились в старые черкески, которые одолжили у родственников, и торжественно отправились в Ашту. По дороге приятель спросил меня:
      — А ты умеешь плакать?
      — Как это так, плакать? Я больше привык смеяться.
      — А я умею! — не без гордости заметил он и укоризненно посмотрел на меня.
      — Чего не умею, того не умею, — признался я.
      — Я спрашиваю тебя серьезно, — сказал он. — Ты умеешь оплакивать покойников?
      — Нет, не умею. — Как же так? — удивился он.
      — Да так. Никто из моих родных и близких не умирал, и мне некого было оплакивать...
      — Все мои родные и друзья тоже живы, — возразил мне Джансух, — но я оплакивал покойников, о которых даже ничего не знал.
      — Как же так? — недоумевал я. — Ведь это кощунство, оскорбительно и для живых и для мертвых?..
      — Но так делают все, кто приходит на поминки, — возразил Джансух.
     Я посмотрел на него и подумал: "Такое искусство не по мне. Здесь нужно быть артистом". Приятель как бы угадал мои мысли:
      — Я научу тебя, как надо плакать. Внимание! — воскликнул он и жалобно завыл. Он принялся колотить себя в грудь и по голове и начал неистово выкрикивать какие-то скорбные слова, выражая тем самым свое горе.
     На земле валялось сгнившее дерево. Джансух запричитал над ним, как над покойником:
      — А... а... а! Я несчастный! Почему умер ты, а не я?! A... a... а!
     Я был поражен тем, что видел и слышал. А он орал все громче. Голос его отдавался в лесу мощным эхом.
      — А теперь надо поднять вот так руки. И даже еще выше! — И Джансух поднял к небу руки и пуще прежнего заревел: — А...а., а..!
     Ну а теперь, — сказал он, — ударь вот так руками по голове. — И он безжалостно хлопнул себя по голове и снова воздел руки к небу.
     И вдруг застыл на месте, растерянно уставившись глазами куда-то поверх меня. Я обернулся: по лесной тропинке шли двое — старик и старуха.
     Приблизившись к нам, они учтиво спросили.
     Что случилось? Кто умер? — Они стали озираться по сторонам.
     Мы растерялись. Сказать правду — значило оскорбить обычай, которого они придерживались.
     Но Джансух нашелся.
      — Умер наш дед, наш добрый, милый дедушка! А... а... а!.. — принялся он снова выть.
      — Дед, говоришь? Чей? Какой дед? — допытывался старик.
      — Да, дед. Хороший наш дед! — притворно вздохнул Джансух.
      — Он умер? — обратился старик ко мне.
      — Да, умер, — подтвердил я.
      — У... у... у...мер? — переспросил старик и надрывно прокричал: — О... о... о!.. — Он сделал при этом такие большие и страшные глаза, словно это известие поразило его, как гром в ясный день. Затем он с силой воткнул в землю свою алабашу — палку с острым железным наконечником, повесил на нее башлык, поднял обе руки к небу и, ударяя себя по голове и груди, принялся оплакивать нашего деда...
     Проделывая все это, он бросал укоризненные взгляды на свою старуху. Тогда завыла и она. Ее душераздирающий крик можно было бы, конечно, услышать и в Ахуце и в Аште, если бы не окружавшая нас густая чаща леса. Старуха так старательно царапала себе лицо, что на ее щеках выступила кровь. И странное дело из глаз ее обильно текли настоящие слёзы. Правильно говорит абхазская пословица: "Бывают слёзы, которые обманывают не только других, но и того, кто плачет".
      — А где он? — спросил меня старик.
      — Он поехал в Ахуцу, — озорно ответил я.
      — Как поехал?
      — Так вот и поехал. Не сидеть же ему здесь с нами, — еще более усугубил я свою ошибку.
     Постой, постой, возьми себя в руки, не теряйся от горя, это тоже бывает, — многозначительно произнес старик и принялся успокаивать меня, решив, что я рехнулся. — Твой дед, говоришь, поехал в Ахуцу?
     Тут меня выручил Джансух.
      — Да нет, не дед, а этот, как его... посланец, — сказал он заплетающимся языком.
      — А я спрашиваю про деда, — сказал старик, все еще стоя с поднятыми руками. — Где лежит ваш дед?
      — В Очамчире, — твердо ответил Джансух.
      — В О-чам-чи-ре? — произнес старик. — Дед в Очамчире, а вы оплакиваете его здесь, в лесу? — В прищуре его глаз мелькнула улыбка.
     "Неужели догадался?" — с ужасом подумал я.
     Но и здесь Джансух нашел что сказать:
      — Нам и в лесу жалко деда.
     Я облегченно вздохнул.
      — Это похвально, — одобрил старик. — Сколько же лет было вашему деду?
      — Сто двадцать три года, — бойко ответил Джансух.
      — Рановато, конечно, он умер, — посочувствовал старик. — Но что поделаешь, сколько день ни длится, а все равно настанет ночь.
      — Каждый рожденный обязательно умрет, — подтвердила старушка.
      — Не надо так горевать, — утешал нас старик.
      — Как же не горевать? — плаксивым голосом возразил Джансух. — Наш дедушка был таким добрым, таким хорошим. — Он осторожно толкнул меня в бок.
     Я понял его. Воздев руки к небу, и шлепая себя ладонями по голове, я заревел:
      — А... а... а... а, я несчастный!
      — Мой брат очень любил деда и страшно горюет, — сказал, глядя на меня, Джансух.
     Старик подошел ко мне и стал утешать. Из многих его добрых слов я запомнил следующее:
      — Когда на тебя навалилась беда и ты сильно горюешь, вспомни, что ты умрешь. И тогда то, что раньше казалось тебе большим несчастьем, станет лишь маленькой, не заслуживающей внимания неприятностью. Так поступают умные люди. А те, кто не придерживается этого мудрого правила и дает волю своему сердцу, недолго живут на свете.
     Когда старики в конце концов оставили нас, мы от души посмеялись.
      — Ты прекрасно сыграл свою роль, — похвалил меня Джансух. — Теперь можешь участвовать и в настоящих поминках.
     
     И вот мы подошли к дому умершего.
     Большой и ровный двор, зеленым ковром раскинувшийся перед стоящим в глубине домиком на высоких сваях, был полон народу. Люди стояли двумя рядами. Они внимательно смотрели на каждого "выступающего", взыскательно и придирчиво оценивая его искусство оплакивания. У калитки стоял столик, на который следовало положить шапку, а затем чинно пройти к дому умершего для свершения обряда оплакивания.
     Я был подавлен торжественностью церемонии. Улучив момент, я шмыгнул в толпу. А Джансух пошел с кем-то в паре. Они благополучно проплакали весь путь от столика до покойника и вернулись обратно.
     Приятель разыскал меня и стал корить:
      — Напрасно ты прячешься. Смелее иди с кем-нибудь в паре.
     Я отказался. Тогда Джансух сказал:
      — Да пойми, что более удобного случая научиться этому обычаю тебе не найти. Здесь тебя никто не знает и никто не осудит.
     Я пытался сослаться на то, что все, мол, уже проплакали и мне не с кем идти.
      — Вы чего не идете в ашьапу? — обратился в это время к нам какой-то явно подвыпивший человек. — Вино чудесное!
      — Да, я уже пробовал, — подтвердил знакомый Джансуха, стоявший рядом с нами. — Из Кутаиси привезли шестьдесят ведер прекрасной "Хванчкары". Молодец Астан!
      — Астан был бы действительно молодцом, если бы больше думал о лечении больного дяди и меньше о вине, — перебил его другой голос. — Ведь у старика было воспаление легких. Врачи вылечили бы его. Астан бросил старика, занял у всех соседей деньги и отправился в Кутаиси за вином. А ведь, когда он выезжал, старик был еще жив.
      — Почему же вы не посоветовали ему лечить больного? — спросил Джансух.
      — Советовали! Но Астан сказал: "Я опозорюсь, если соберутся плакальщики и не будет вина". И вместо того, чтобы спасать больного, он поехал за вином.
     Из ашьапы уже доносились пьяные голоса. — Ну, чего же вы не идете в ашьяпу? Идемте! — не отставал от нас подвыпивший человек. — Наш гость еще не плакал, — сказал Джансух, показывая на меня.
      — Почему? — недоуменно спросил тот.
      — Видите ли, — стал объяснять ему Джансух, — он только сегодня прилетел из Блабырхуа, пришел сюда с опозданием, все уже проплакали, и он остался один. Молод, неопытен еще, стесняется...
      — Ну, это поправимо. Я сейчас найду ему напарника.
      — Здесь все уже проплакали, — пытался остановить его Джансух. — Это не важно! Можно еще поплакать.
      — Как так? — удивился Джансух. — Разве можно плакать несколько раз?
      — Конечно, можно! — подтвердил знакомый Джансуха. — Можно "расчувствоваться" и поплакать второй раз. С хорошим приятелем можно пройтись — так сказать, за компанию — и в третий раз. А с дальним гостем не грех поплакать вместе пусть даже и в четвертый и в пятый раз.
     В это самое время открылась калитка и вошел какой-то запыленный старик. По всему было видно, что он издалека.
      — А вот и напарник! — сказал знакомый Джансуха. — Я его знаю. Это Махмед из Гудаутского района. Не пропустит ни одних поминок в любом конце Абхазии.
      — Кто не знает Махмеда-болтуна?! — выкрикнул какой-то полупьяный. — Он как ворон: где поминки, там и он. Очень любит болтать за вином в ашьапе. Его так и прозвали Махмед-болтун.
      — Но он бо-о-ольшой мастер! — откликнулся кто-то.
      — Мастер? Чего? — заинтересовался я.
      — Как чего? Оплакивания! — пояснили мне.
     И вот я увидел, как новый гость подошел к столику, снял с головы башлык, положил его аккуратно на стол и стал готовиться к выступлению. А рядом с ним уже стоял наш полупьяный знакомый и что-то тихо говорил ему, показывая в сторону ашьапы, очевидно, о "Хванчкаре".
     Джансух подтолкнул меня и зашептал:
      — Это самый подходящий для тебя напарник: он устал с дороги и долго плакать не сможет. Иди с ним и делай все, что он будет делать. Не пропускай удобного случая.
     "Эх, пропади все пропадом", — мысленно произнес я и решительно направился к столику. Сняв башлык, я стал рядом со стариком. "Вероятно, даже на эшафоте человеку легче, если он не один, а с кем-нибудь в паре", — подумал я в эту минуту.
     К нам подошли два человека, так называемые "направляющие". Они стали позади нас, взяв каждого за талию, и повели вперед. Эти люди, как я узнал потом, трудились весь день: они указывали путь к покойнику.
     Мы пошли, вернее сказать — выступили...
      — А-а-а-а!! — с места взял мой напарник.
     Я последовал его примеру и в тон ему завопил:
      — А-а-а-а!!
     Старик бил себя в грудь и в голову. Я делал то же. Мы медленно двигались меж рядами зрителей. Вдруг мой напарник чуть замедлил шаги и, посмотрев сквозь пальцы в сторону, бросил кому-то на ходу.
      — Ты мне очень нужен. Подожди, я скоро вернусь! И мы двинулись дальше, подошли к домику на сваях, поднялись по лесенке на балкон. Нас направили в комнату, где лежал покойник.
     Я стремительно копировал каждое слово и каждое движение моего напарника: ревел, бил себя в грудь и по голове...
     Мы уже вдоволь наплакались, накричались, и я полагал, что можно уйти. Я стал сквозь растопыренные пальцы наблюдать за напарником, подошел поближе и хотел шепнуть: "Хватит, отец, пора отходить!" Но не тут-то было! Старик мой, расчувствовавшись, опустился вдруг на колени и стал целовать покойника, правда, через простыню, которой было закрыто его лицо. При этом он запричитал еще громче и бил себя еще неистовей. Что мне оставалось делать? Пришлось тоже опуститься на колени. Но целовать покойника я все-таки не стал. Признаюсь, мне не раз приходилось притворяться, но только в тот день я понял: легко скрывать ненависть, труднее — любовь и еще труднее — равнодушие.
     Машинально, как это случается у актеров, я допустил "отсебятину", уткнулся головой в грудь покойника, стал перебирать его газыри и "зарыдал" еще безутешней... Этому помогло то, что я начинал уже злиться. Я злился на себя за то, что так легко поддался уговорам Джансуха, злился на него за то, что он втравил меня в эту нелепую историю. Злился и на неутомимого моего напарника.
     Плакальщицы, стоявшие вокруг покойника, все в черном, с распущенными волосами и расцарапанными до крови щеками, были очень растроганы моим "горем". И, как положено в таких случаях, принялись выражать мне свое сочувствие. Вскочив со своих мест, они начали кружиться вокруг меня и обнимать. Одна из женщин в экстазе ударила своей головой о мою голову с такой силой, что у меня из глаз посыпались искры. Я утешил себя тем, что моя голова этого заслужила. А плакальщицы всё кружились и кружились вокруг меня. Среди них были красивые молодые женщины. И это, скажу по секрету, несколько примирило меня с тем жалким положением, в каком я очутился. Такая карусель вокруг меня, как мне потом объяснили, была выражением особого почета, которого удостаиваются лишь лучшие плакальщики. У умершего, оказывается, не было более близких людей, нежели я и мой напарник. Вот почему окружающие с таким интересом следили за каждым нашим шагом.
     Все шло, как я уже говорил, хорошо, но мой старик никак не унимался. И он держал меня как бы на привязи.
     Наконец мы вышли из домика на балкон. Я облегченно вздохнул. Мы направились к столику у калитки. Но, пройдя по двору, мой напарник вдруг повернул налево. А я решил идти прямо к столику у калитки. И вдруг почувствовал на своих боках твердые руки направляющего: мне дали понять, что нельзя кончать игру без напарника. Пришлось последовать за ним.
     Старик подошел к оседланному коню, привязанному к коновязи в углу двора. С хребета невзрачной лошаденки свисала большая попона с длинной бахромой. Я понял, что это конь умершего. Старик стал гладить седло и причитать над конем, оставшимся без хозяина. Я гладил седло с другой стороны... Я устал, обливался потом, но продолжал игру, ставшую для меня уже невыносимой. Будь поблизости другая калитка, я бы сбежал.
     Оплакав коня, мы направились к заветному столику. О радость! Можно, оказывается, быть счастливым, ничем не наслаждаясь, а только перестав страдать.
     Итак, церемония оплакивания окончена, и теперь моим единственным желанием было поскорее убраться отсюда.
      — Очень доволен твоим дебютом! — сказал появившийся возле меня Джансух. — Но что это вы так долго не выходили из комнаты покойника?
      — Репетировали следующую сцену, — ответил я с серьезным видом. И зло добавил: — Отойди! Не то я за себя не ручаюсь.
      — Зря сердишься. Все прошло как нельзя лучше.
      — Уйдем отсюда, — взмолился я.
      — Никуда мы не пойдем, — отрезал Джансух.
      — Как хочешь, — сказал я. — Можешь оставаться здесь, а я сейчас же уйду.
      — Не глупи! — остановил меня Джансух. — Во-первых, нельзя уходить, не посидев в ашьапе: обязательно надо покушать и выпить. А во-вторых, ты теперь здесь в центре внимания. Многие спрашивали меня — кто ты? Я сказал, что ты любимый племянник умершего и что он был для тебя самым любимым дядей, что ты специально прилетел сегодня на самолете из Блабырхуа... Смотри же не подведи!.. — Ты с ума сошел?!
      — Пока еще нет, но сойду, — если ты сбежишь и разыграется скандал. Слушай, теперь к тебе начнут подходить и выражать соболезнование... Делай печальное лицо и чаще прикладывай платочек к глазам. А главное, молчи. Нет ничего лучше молчания. Это, друг мой, прекрасное правило, которым руководствуются умные люди. Я часто раскаивался в том, что говорил, но никогда не раскаивался в том, что молчал. Итак, молчи! В твоем положении — это спасение. Оглядевшись, я заметил, что все присутствующие и в самом деле смотрят на меня. Вокруг нас стали собираться люди. Сюда шел и мой напарник. Я в страхе подумал: "А что, если он начнет расспрашивать меня об умершем? Что я скажу ему?"
     Но тут случилось нечто непредвиденное. Во двор вбежал какой-то человек и закричал:
      — Бригада по табаку! О чем вы думаете? Поднимите головы и посмотрите, какие надвигаются тучи...
     Люди с разных концов двора опрометью бросились к калитке.
     Мне бы, конечно, воспользоваться суматохой и скрыться.
     Какой-то человек поднял руку.
      — Уважаемые гости и хозяева! — произнес он громко. — Не взыщите с тех, кто оставил вас. Если дождь опередит нас — погибнет колхозный табак. Наш почтенный Сагяса всю свою долгую жизнь провел в труде и, как всем вам известно, не любил лодырей и вообще нерадивых людей. Если бы Сягаса сейчас воскрес, он одобрил бы наш поступок и простил бы нас. Простите нас и вы! Не считайте наш уход неуважением к покойнику.
     И человек быстро направился к калитке, чтобы догнать ушедших товарищей.
      — Скажи, — по-заговорщицки тихо спросил меня старик напарник, — кого это мы с тобой оплакивали?
     Вопрос ошеломил меня. И тут я решил прекратить недостойную игру.
      — Не знаю, — пожав плечами, ответил я.
      — Как не знаешь? — не понял старик. — О каком это Сагясе сейчас говорили?
     Я повторил, что не знаю.
     Старик был крайне озадачен.
     Кто же здесь, в конце концов, умер? Не Кове Аайса, а какой-то Сагяса?
      — Не знаю ни того, ни другого! — сказал я, чем поразил его еще больше.
      — Может быть, ты меня не понял? — не отставал старик. — Ты хоть назови имя умершего: Аайса или Сагяса?
      — Чего не знаю, того не знаю, — сказал я, разведя руками.
     Старик сделал большие глаза.
      — Если ты не знал никого из них, почему ты ревел так неистово? — спросил он.
      — Потому что ты так ревел, — ответил я.
      — Но ведь ты так усердствовал... А я лишь следовал твоему примеру, — сказал он.
      — Моему примеру — вспыхнул я. — А кто из нас первым опустился на колени и даже начал целовать покойника? Не ты ли?!
      — Это когда ты треснул себя по голове и стал ее беспощадно колотить. Тогда, милый мой, все решили, что ты кончаешь с собой. Даже женщины, как ты видел, сорвались со своих мест и стали тебя успокаивать.
     Тут я понял, что переиграл.
      — Я не мог колотить себя так же, как ты, — продолжал старик. — Поэтому я и опустился на колени...
      — А зачем ты пошел оплакивать... коня? — напирал я на него. — Я ведь только повторял то, что делал ты.
     Старик смерил меня презрительным взглядом и, махнув рукой, отошел.
     Спустя минуту я увидел, как он неожиданно бросился в объятия какого-то человека и обрадовано воскликнул:
      — О!.. О!.. О!.. Аайса, ты... жив?
      — Ну да, конечно, жив. А что — удивленно спросил тот.
      — Понимаешь, я был на поминках в Члоу. Возвращаюсь оттуда, смотрю — и здесь идут поминки. Как же мне проехать мимо, не поплакав? А когда стал подходить к этой калитке, вспомнил: мне в Гудауте рассказывали, что ты был тяжело ранен на охоте..
      — Это верно, — ответил тот, кого старик назвал Аайса. — Медведь помял меня здорово, но я уже поправился. И что же?
      — Ведь ваши дворы рядом, и я спутал...
      — Ах вот оно что! — догадался Аайса. — Ты решил что умер я?
      — Ну да. — Старик виновато склонил голову. — Я оплакивал тебя. Будешь, значит, теперь долго жить.
     Все стали поздравлять Аайсу. Поздравил его и я.
      — Ну пусть так, я ошибся и оплакивал тебя, Аайса, — сказал старик, посмотрев на меня. — Но интересно знать, кого так усердно оплакивал этот молодой человек? Он признался мне (мой бывший напарник обратился ко всем, кто нас окружал), что не знает ни Аайсы, ни того — умершего.
     Я опустил отяжелевшую от стыда голову.
      — И вот что удивительно, — он повысил голос, — я столько плакал на своем веку на поминках, как велит наш адат, а такого искреннего плакальщика, как этот, встречаю первый раз! Я всерьез сегодня боялся, что он расшибет себе голову.
     Взгляды всех обратились ко мне. И я не выдержал.
      — Да, я плакал действительно искренне, — произнес я твердо. — Плакал с досады, что так много фальшивого, нелепого и оскорбительного в этом старом ритуале поминок. Бросать надо все это! Давно пора!
     Мои слова были подобны разорвавшейся бомбе. Все кругом пришло в движение, все заволновались... Одни порицали меня, обвиняли в кощунстве, другие горячо поддерживали, одобряли.
     Ко мне подлетел Джансух.
      — "Мавр сделал свое дело — мавр может уходить", — весело бросил он.
     И мы ушли. Если несколько минут назад я был готов скрыться отсюда тайком, то теперь я уходил открыто, высоко подняв голову. Совесть моя была чиста. Я сказал то, что думал, что думают многие другие и — увы! — не говорят.
     Мой спутник умолк. Его рассказ намного сократил нам дорогу от Гагры в Гудауту.
     

<< пред. <<   >> след. >>


Библиотека OCR Longsoft