| << пред. << >> след. >> VIII
Так Мурат, всю свою жизнь возившийся с лошадьми, занимавшийся хлебопашеством, оказался на кирпично-черепичном заводе. Первое время он не находил себе места.
— Моя работа похожа на то, как Бот охранял кладбище, — охраняю завод от несуществующих воров, — подсмеивался он над собой.
В Ямшоко помнили легенду об этом Боте.
Первые годы, как был создан колхоз. Сославшись на старость, Бот даже палки с земли не поднял. Наступила осень, начали распределять заработанное на трудодни, и Бот позавидовал старикам-соседям, по мере сил работавшим в колхозе. К тому же старуха не давала ему житья.
— Все мужчины возами везут домой мясо, шерсть, сыр. А ты?.. — зудела она.
И Бот поплелся в правление.
— Слушай, партсидатель, разве я не житель села? — спросил он.
— Конечно, всю жизнь, Бот, ты живешь в Ямшоко.
— Разве я хуже всех стариков, у меня меньше всех зубов? Взгляни, партсидатель, ими можно откусить хоть железо, — высокий худой старик наклонился и показал свои крепкие, один к одному зубы.
— Клянусь, Бот, мы не считали ни у кого зубы и не сравнивали их прочность, — засмеялся председатель, догадавшись, о чем идет речь. — Мы раздаем по трудодням, а не по зубам. «Кто не работает, тот не ест». Они работали и — вот результат.
— Если они работали днем, то я, клянусь аллахом, работал и днем, и ночью, — не моргнув глазом, сказал Бот.
— Мы об этом ничего не знали. Не видел я тебя ни разу в поле, где же ты работал? — удивился председатель.
— Ты и не мог меня в поле видеть, — я... охранял кладбище. Ты думал, оно само по себе стоит, наше сельское кладбище, или люди перестали умирать? — совсем уверенно сказал старик.
— Люди, конечно, по-прежнему смертны, — председатель обескуражен, — но что же охранять на мусульманском кладбище? У русских — понятно, у них похороны пышные, хоронят в одежде, а у нас что взять, саван, в который заворачивают покойника? Или из похороненных кто-нибудь встанет и удерет с кладбища? Я не видел вернувшегося оттуда, — опять смеется председатель. — Уж ты не утруждай себя впредь...
— Значит, мои труды пошли насмарку? — тяжело вздохнул Бот. — И я ничего не получу?
— Мы не оставим без внимания стариков. Дайте колхозникам получить заработанное, потом и вам дадут. Но и ты, Бот можешь помогать нам. Зимой начнем делать ручки для вил тяпок, лопат, чинить ярмо, сапетки... Да мало ли что.
— Это я могу, — с готовностью согласился Бот.
«Даже Бот бросил сторожить кладбище, а я охраняю завод, который никто не тронет», — думает Мурат и кажется сам себе никчемным и ненужным.
— Разве можно сравнить это, — решительно возражает мужу Гулез. — Сколько на заводе кирпича, леса, а машины?
— Теперь нет таких, кто бы за этим стал охотиться, — не поев, Мурат поднялся из-за стола.
— Вор приходит не каждый день. Может, и нет, потому что знают, что все охраняется, — Гулез хочет убедить мужа, что работа его нужная, раз платят деньги. — Почему ты мечешь громы и молнии, почему стал таким, что невозможно тебе слово сказать?
— Потому что второй год я не поднимаю даже палки, — повышает голос Мурат, — и получаю деньги, как Бот. А кроме денег ничего не существует, что ли? А совесть?
— Чего же ты хочешь? — видя, что мужа ей не убедить, безнадежно спрашивает Гулез.
— Ты не знаешь, чего я хочу? — говорит он со смешком и твердо продолжает: — Вернуться в колхоз, восстановиться в партии. Если бы по твоей вине не пошел на этот завод, уже сделал бы это. Вот так получается, когда последуешь женскому совету... Как только получу черепицу и кирпич для дома, — ни дня не останусь там! Не нужны мне их деньги...
Мурат с силой хлопнул дверью, ушел. Гулез не может понять, почему он стал таким вспыльчивым, нервным. Пусть уходит с завода, она согласна. Но как он сработается с Виковым? Вдруг поссорятся?
Она решает пойти к Исмелу, он поможет найти Мурату работу не в бригаде, а где-нибудь еще. Так нельзя больше. Места себе не находит. Не лежит его душа к заводу. Разве из коня сделаешь машину? И деньги нам его не нужны, в тягость.
Но Мурат не мог уйти с завода. Отпали те причины, которые, как он говорил, удерживали его: уже был получен и вывезен строительный материал и сложен в сарае. Уже Мурат договорился с братом:
— Я никогда не думал, что мы отделимся с тобой, Хаджи-Мурат. Но так получилось тогда. Мне пришлось уйти из дому. Правда, говорят, лучше жить порознь и дружно, чем вместе и враждовать. Но, думаю, мы поладим с тобой, как это было всегда. Я купил материал на заводе. Поставим большой дом на участке отца. Чтоб не мешать Камботу, заложим его на заднем краю. Я вернусь в колхоз, сяду на подводу, будет возможность, привезу песок, камень...
— Ты знаешь, что я всегда хотел жить с тобой вместе, Мурат. И коли ты сам предлагаешь, я рад.
Но братья так и не начали строить общий дом на своей родной усадьбе. Мурат стал вдруг равнодушен ко всему. Руки его опустились, душа ни к чему не лежала. Что происходило с ним? Что?! Этого не знали ни брат, ни жена. Только человек, привыкший к тяжелому крестьянскому труду в поле или в лесу, здоровье которого было сперва подорвано увечьем, а потом несправедливостью, нашедший, казалось, легкое пристанище, ходил, словно потерянный.
Ночь. Сторож жарко натопил печь в караулке и, сидя у окна на старой телогрейке, разостланной на топчане, наблюдал за заводским двором. В караулке была электрическая лампочка, но Мурат обычно не включал свет: так лучше просматривался двор.
Вдруг ему показалось, на землю легла тень. Он вплотную прильнул к окну и увидел пробирающуюся вдоль забора фигуру. Мурат быстро сорвал со стены одностволку, вышел во двор. Вот он нагнал согнувшегося в три погибели человека, на плече у которого было несколько длинных досок. Схватив за край доски, Мурат дернул. Вор и доски упали на землю.
Подойдя вплотную, он увидел перед собой светловолосую Марусю из формовочного цеха. Большие глаза ее блестели в темноте, как у кошки.
— Ой, господи, не губи меня, — испуганно заговорила женщина. — Ради детей, ради моего покойного мужа...
— Чтоб тебе провалиться дальше своего покойного мужа, что ты делаешь? Это же воровство. Разве не знаешь, что полагается... — И Мурат осыпает ее по-русски бранными словами, которые он слышал там, в неволе.
— Свиноматка у меня опоросилась... а саж маленький, не помещаются поросята... И сарай подгнил весь... Ради бога, прошу тебя... — молила испуганная женщина, и столько в ее голосе было неподдельного отчаяния, что у Мурата невольно дрогнуло сердце.
— Разве для тебя есть бог, грязная твоя рука? Возьми отнеси доски на место, завтра будешь держать ответ в конторе... Свинья у нее опоросилась, — уж не гневно, а спокойно выговаривал женщине Мурат.
Сторож горд, что поймал вора. Женщина быстро собрала доски, сложила их одна на другую, просительно посмотрела снизу вверх на Мурата.
— Не губи ты меня и моих детей, — сказала она сквозь слезы. — Ты сам сидел там, знаешь, что...
— Я был там не потому, что украл или ограбил, — не равняй, — строго сказал он, посмотрел на женщину.
— Хорошо, ты был невиновен, потому тебя и освободили. Но войди в мое положение, пожалей. Если я еще протяну руку к чужому, плюнь мне в лицо, ну, бес попутал, нужда... — Женщина разрыдалась.
Мурат опять пристально посмотрел на нее, на худые, стоптанные туфли, старенькую, с заштопанными локтями кофту, и сердце его захлестнула жалость..
— Ладно, иди, черт с тобой. Детей твоих жалко... Нужны доски — скажи в конторе, выпишут. Не хватает зарплаты — спроси, дам тебе пару досок. А она, глянь, что надумала?! — неуклюже бормочет он, стараясь не смотреть ей в глаза.
Женщина пошла к проходной, на ходу вытирая от слез лицо. Мурат, что-то еще невнятно говоря ей вслед, поднял оставшиеся доски и отнес их на место.
После этого высокая, красивая Маруся стала часто приходить в сторожку, приносила дрова, уголь, растапливала печку, убирала помещение. На тщательно вымытом подоконнике появился графин со свежей водой, а на окне белоснежная занавеска.
— А это зачем? — удивился Мурат. — Не хочешь ли ты мне этой штукой глаза завесить, чтоб легче было воровать? — проворчал он, отодвинув занавеску в сторону.
— Я один раз ошиблась, но если ты все время будешь попрекать меня этим, лучше тогда донеси на меня, как на воровку. Я-то думала, ты человек и все поймешь, да, видать, ошиблась, — всегда розовые щеки Маруси теперь стали красными.
— Ладно, чего ты вздыбилась. Я просто говорю, зачем занавеска для сторожки, — увидев, как его слова смутили женщину, Мурат перешел на дружелюбный тон. Ему действительно было жаль ее: такая молодая и уже вдова. — Если тебе нужны доски... — Она так посмотрела на него, что он запнулся, затем продолжал: — Да послушай до конца: подойди в конторе к Масею, бухгалтеру, он выпишет тебе отходы по дешевке, а я бы уплатил. Чего тут... Моей жене тоже помогали люди, когда меня не было с ними.
— Спасибо, не нужно уже. А тебя я и так буду помнить до конца своих дней. Добро, как и любовь, никогда не пропадает.
Маруся низко наклонила голову и быстро направилась к двери. Мурат в смущении посмотрел ей вслед, так и не поняв, что же так разозлило вдруг молодую вдову.
— Спокойной ночи, — оглянулась она с порога, видимо почувствовав его взгляд, и улыбнулась.
— Правда, правда, Лез [1], комнатка нашего Ата [2] стала такой чистой и красивой, как кабинет директора в школе. На окне занавеска, даже графин с водой есть. Не веришь — сходи сама и посмотри, — говорил матери Хамидби, вернувшись однажды от отца с завода.
[1] Лез — сокращение от Гулез.
[2] Ат — сокращение от Мурат.
Гулез часто посылала сына туда, то с едой для Мурата, то давала поменять свежую наволочку, то порой помыть пол. Через три-четыре дня все повторилось: Хамидби снова уверял мать, что у отца в сторожке все в полном порядке и делать ему ничего не пришлось.
— Клянусь аллахом, ты сочиняешь, чтобы только не ходить тебе туда, — сердито выговаривала Гулез. — Кто это ему будет убирать там, наводить чистоту и красоту, словно твой отец директор какой! — Она сердито собрала наволочки и сама отправилась на завод к мужу.
Караулка стоит у ворот, на краю заводского двора. Вокруг никого, и все же Гулез осторожно озирается по сторонам, — неловко, если кто-то увидит ее здесь, скажут, бегает к мужу на работу, — позор! — и с бьющимся сердцем буквально прыгает в домик. Внутри никого не оказалось. Немного успокоившись, она внимательно и с любопытством оглядывает комнату.
«Клянусь аллахом, так могут убирать только женские руки, — думает Гулез. — Наконец-то приставили уборщицу». Приезжавшие на завод за кирпичом и черепицей раньше оставляли кучи окурков и кожуры от семечек, прямо тошнило от этой грязи. Теперь — совсем другое, вправду, и чисто и красиво. «Может, и ему будет приятно здесь, — думает она о муже, — душа его отдохнет».
Гулез стоит и смотрит на занавеску, она довольна... В это время в сторожку вошел Мурат.
— Чего тебя сюда принесло? Дома делать, что ль, нечего, — сразу набросился он на жену.
— Не нужно ли, думаю, что... Сменить наволочки, пол помыть... да мало ли что... — Гулез растерялась, она пыталась снять с подушки чистую наволочку. Муж наблюдал за ней и, зная, что лучшая оборона это нападение, продолжал:
— Разве теперь появился такой обычай в Кабарде, чтоб жена приходила к мужу ночью, когда он сторожит. Или он боится, а она с ним для поднятия духа?
— Да ну тебя, перестань, — Гулез готова была расплакаться. — Все, больше никогда не приду. Хотела посмотреть, как тебе тут...
Она суетится, взбивает подушку, достает из кармана крутые яйца, которые захватила с собой, выложила их на стол.
«Знает или не знает? — думает Мурат. — Может, у нее закралось подозрение и она хочет следить за мной?»
Вот почему он изображал «благородное негодование» по поводу прихода Гулез. Но, не заметив за женой ничего подобного, смягчился, голос у него дрогнул.
— Если люди и ничего не скажут, стоило ли тебе тащиться в такую даль, да еще так поздно?
И он рассказал ей, что старухе, которая убирает контору, поручили смотреть и за сторожкой. «Нельзя тебе сидеть в грязи», — сказал Масей. Так на ходу сочинял Мурат. Он действительно решил сейчас сделать именно так: пусть убирает здесь уборщица. Больше он не пустит сюда Марусю.
— Дай аллах счастья Масею, — говорит Гулез. — Старушка, видно, очень старательная. Я пришла потому, что не поверила Хамидби... Ну все, теперь пойду, буду спокойна за тебя.
Гулез вышла на улицу, Мурат за ней.
— Может, боишься, провожу? — спросил он виноватым голосом.
— Что ты, что ты, в такую даль тебе возвращаться, ты же на работе. Спокойной ночи.
Успокоенная Гулез торопливо ушла. Мурат с тяжелым сердцем вернулся к себе в сторожку: ему было жаль Гулез, но и о Марусе он думал с какой-то особой, опасливой нежностью, и ни от одной из них не мог отречься.
Немало времени прошло с того дня, когда он отмечал тридцатипятилетие той «старушки», которая убирала теперь домик сторожа и которую Гулез похвалила за старательность.
Жизнь Мурата медленно, но неуклонно входила в привычную колею, но чего-то теперь не хватало ему — женской ли расторопной заботливости о нем, или просто милого, доброго взгляда.
Теперь он сидит у окна, но не смотрит во двор, как всегда, а, крепко обхватив пальцами подбородок, — даже скулы свело, — смотрит на занавеску, погруженный в глубокие раздумья. Потом спохватывается, отдергивает ее. Мысли его, видно, невеселы.
Не посмотри он тогда в окно, в тот вечер, не увидел бы Марусю, не задержал ее. Лучше б ему было не заметить ее, пусть утащила бы пару досок, завод от этого не пострадал бы, и сам он был чист перед своей совестью, перед Гулез, — подытоживает Мурат свои мысли. А немного погодя говорит себе: «Если бы знал, что так получится, на ружейный выстрел обошел бы... Обошел? Нет, доброе слово, сердечное тепло поставили меня на ноги». Он тянется рукой и задергивает занавеску. Это маленькое окно принесло ему радость, пусть даже к ней примешаны угрызения совести...
— Сегодня у меня праздник, — вскоре после того вечернего происшествия сказала Маруся, придя в караулку.
— Никак снова свинья опоросилась? — равнодушно спросил Мурат.
— Да нет. Тридцать пять лет мне сегодня стукнуло, — торжественно объявила она, сама вся сияя здоровьем и радостью.
— Тогда действительно большой праздник, — не то шутя, не то серьезно отозвался Мурат, никогда не отмечавший свой день рождения. — Пусть принесет тебе сегодняшний день счастье.
— Приходи поздравить вечером, — улыбается Маруся.
— А почему вечером?
— Ну как же, — праздник, торжество! Разве вы не зовете по праздникам знакомых?
Но они в тот вечер сидели за столом только вдвоем, хотя приготовила хозяйка столько, что хватило бы, подумал Мурат, для группы всадников. Мурат сидел за столом и смотрел по сторонам. Все в комнатке прибрано, так и сверкает опрятностью, чистотой. Кажется, дотронься до чего-либо — и останутся следы от пальцев. На столе уже много блюд, а Маруся все ходит праздничная, веселая, легкая, и носит из кухни новые кушанья, быстро расставляя их перед гостем. Сама Маруся очень привлекательна, на ней черная юбка и белая, нарядная блузка, глаза смеются. Смеются в самую душу Мурата.
— А где же остальные, дети? — спрашивает Мурат.
— Завтра воскресенье, дети уезжают обычно в город, к сестре моей, — отвечает Маруся из кухни, звеня посудой. — Я тоже поеду завтра, там отметим. А больше никто не придет.
Она возвращается, неся еще что-то на блюде, наконец садится за стол, они выпивают за ее здоровье, счастье, и Мурат поднимается.
— Как, уже уходишь? — удивленно спрашивает Маруся. Она подходит к нему, кладет на плечи Мурата руки, желая показать ему, как надо двигаться под музыку, но у него ничего не выходит. Маруся смеется и опускает руки, хочет отойти от него, повернуть пластинку. Теперь он берет ее руки в свои и притягивает к себе. Ее волосы щекочут ему лицо, он чувствует ее высокую грудь. «Клянусь, огонь, что исходит от тебя, способен опалить стоящее дерево снизу доверху», — думает он и крепче прижимает Марусю к себе. Мужской силе отвечает женская, и перед этими слитыми воедино силами все отступает. Мир словно погружается в какую-то сказочную, прекрасную неизвестность, где нет никого, кроме них двоих...
«Что же делать, — думает Мурат, — я один во всем виноват. Слишком далеко уводит тропа, на которую я ступил. За что накричал на ту, что, беспокоясь обо мне, пришла сюда. А в чем моя вина, если аллах незаслуженно бросил сперва меня в ад, а потом заменил его раем. Какие у нее ласковые слова, сколько в ней тепла, доброты. Всю жизнь будешь рядом и не надоест. Гулез так говорить не может, не в ее характере. Интересно, вернулась ли Маруся? Пойду посмотрю, узнаю, где была и все ли у нее в порядке, — и вернусь», — говорит себе Мурат и выходит из сторожки, не выключив свет.
Он не слышит голоса, окликающего его. Это позвала Гулез. Не слышит не потому, что она слишком тихо звала, — просто он сердцем уже рядом с Марусей.
«Странно, куда он идет, не заперев дверь, не выключив свет. Или тоже вспомнил про соль, что я забыла оставить ему. Вот она, в кармане халата лежит, — она потрогала тряпицу с солью. — Пришлось из-за этого вернуться. Ну как бы он ел крутые яйца без соли?»
Она потихоньку — чтобы, упаси аллах, никто не увидел — идет за мужем, вот-вот догонит его, но тот неожиданно нырнул в какую-то дверь. У Гулез закрадывается смутное подозрение. Она удивлена, куда муж ее мог зайти в полночь. Подходит к освещенному окну и глядит через узкую полоску незадернутой занавески. Вглядывается и не верит собственным глазам.
К мужу подошла высокая светлая женщина и — что это? — обвила руками его шею. Радостные, счастливые, они смотрят друг на друга. Гулез не может пошевелиться, ее колотит озноб, ей трудно дышать, слезы застилают глаза.
Что же это? Что сделал с ней Мурат?! Как она может жить после этого на свете... Что же делать теперь? Она готова была убить явившегося к ней Викова, а он...
Мысли Гулез подобны молнии: «Пойду домой и повешусь. Посмотришь, простится ли тебе этот грех... Вот и я столкнулась с круглым камнем, который покатила. Ты отнял меня у Асхада, а у меня тебя теперь отнимают...»
Щепотка соли, лежавшая в ладони Гулез, слиплась от пота. Хочет уйти, но ноги не двигаются с места. Женщина вскрикнула и локтем ударила по стеклу. Послышался звон, бросив тряпицу с солью, она бросилась прочь, в темноту, не разбирая дороги... Скорей, скорей хоть куда от этого проклятого окна...
Утром Мурат вернулся домой мрачный, тяжело переживая случившееся. Но, не желая показать это жене, напустил на себя беспечный вид, улыбаясь жалкой, фальшивой улыбкой. Перехватив взгляд Гулез, он вдруг замер.
Она отошла от большого зеркала, улыбнулась ему, как ни в чем не бывало идет ему навстречу. Губы ее ярко накрашены, лицо густо напудрено. Подошла к нему и положила руки ему на плечи.
— Что ты? — изумленно спрашивает Мурат.
— А что, разве не нравлюсь? — вскинув голову, с вызовом говорит Гулез. — Я тоже все могу, как они, другие...
— Что ты говоришь, чумная! Какое бесстыдство! — Мурат с сердцем отталкивает жену и, хлопнув дверью, выходит на улицу.
Гулез осталась лежать на полу, обхватив голову руками, всем телом содрогаясь от рыданий.
Вскоре Мурат взял старое ружье, выданное ему на заводе, и, держа его под мышкой, точно это были вилы, направился вниз по селу.
Вернулся он к обеду, положил на стол принесенные деньги, взял свою бурку, башлык и, не говоря ни слова, вышел из дому. Оба старались не глядеть друг на друга, не проронили ни звука.
— Куда ты, отец? — спросил оказавшийся во дворе младший сын его, Хамидби.
— Еду в Приэльбрусье. Вместе с Хаджи-Муратом буду пасти там табун, — и, опустив руку на худенькое плечо подростка, крепко сжал его. — Слушайся мать и Мухарби. Он теперь тут за старшего. Помогай им.
В глазах Хамидби и радость, и недоумение. Если отец вернется верхом, значит, он тоже сможет вволю покататься на его коне, но, глядя вслед уходящему отцу, подросток не понимает, почему мать не провожает его. Такого никогда не было, чтобы она не проводила до ворот и не стояла бы еще некоторое время, глядя ему вслед.
А теперь... Может, ее нет дома? Почему тогда отец уезжает в ее отсутствие? Она не собирала его в дорогу, без съестного едет...
Хамидби идет в дом и — удивляется еще больше. Он уже ничего не понимает. Видит мать, она ставит воду для стирки.
— Лез, что же ты стоишь тут? Разве не знаешь, что отец рассчитался и ушел с завода. Он едет к Хаджи-Мурату, будет с ним пасти лошадей.
Сын с беспокойством смотрит на мать. Та стоит, равнодушная, будто услышанное не касается ее.
— Счастливого ему пути, — наконец бесстрастным голосом произносит она и встает к тазу.
Плечи у нее как-то странно опустились, она низко склонила голову над тазом, и в глаза ей брызжет едкой и белой пеной... белой-белой пеной.
<< пред. << >> след. >> |