| << пред. << >> след. >>
Когда Батмырза пришел в себя, конь уже отдохнул и, чтобы не беспокоить хозяина, осторожно пощипывал траву. Батмырза потихоньку освободил из стремени затекшую ступню и с вздохом облегчения соскользнул в прохладную траву рядом с конем. Немного отдохнув, он осмотрел рану в плече. Как установил Батмырза (стиснув зубы от острой боли, сделал несколько движений рукой), кость у него была цела, а рана сквозная. Кровь сочилась тоненькой струйкой, но голова сильно кружилась, значит, крови потерял немало. Батмырза с трудом добрался до знакомого ручейка, промыл рану и залепил ее подорожником, предварительно перетянув плечо поясом...
В темноте Батмырза, бледный и измученный, переступил порог родного дома.
— Ан-на, сыночек, что с тобой? — почуяв недоброе, бросилась ему навстречу Гуашанах.
— Все в порядке, мама. А где отец?
— Где же ему быть, сынок? Конечно, на Зольских пастбищах!
— Говорят, что Хангерий разыскивает тебя, — поспешила предупредить сына Гуашанах.
— Дай-то аллах, чтобы скоро не сошлись мои пути с касеевскими! — не сдержавшись, воскликнул Батмырза.
— Ой, сынок! Говорят, тот, кто зовет, не дает спать...
— Тот, кого имеешь в виду, меня уже не потревожит... Но если побеспокоят вас, заткните им рот вот этим, — и Батмырза высыпает перед матерью груду драгоценностей княжны.
— О несчастная я! — забыв про все на свете, громко вскрикивает Гуашанах. — Что ты опять натворил, Бата? Откуда у тебя эти сокровища?
— Успокойся, мама! Или твой сын похож на жулика? Говорю тебе правду. Если солгал, пусть молоко, которым ты меня вскормила, потечет обратно кровью из моего рта!
— Так скажи, откуда все это у тебя? — не унималась мать.
— Потом узнаешь, а пока доверься своему сыну. Это все спрячь получше... На случай, если потребуют плату за кровь... И не держи меня! Пора мне.
Батмырза обнимает мать и выходит из дому.
...С неделю бродил он в горах. А когда решил, что можно, особенно не рискуя, появиться в селении, отправился к аулу Жанхотовых, постучался в ворота на самом краю селения. В этом доме сразу узнали Батмырзу и рассказали ему о печальной участи княжны. Говорили они Батмырзе и о том, что история вся эта темная и запутанная и, может, сам Батмырза поможет им кое в чем разобраться. Во-первых, они спросили парня, кто первым стрелял, он или Хангерий. А когда узнали, что старый князь был прав — стрелял первым Хангерий, удивились, когда Батмырза успел сделать два выстрела и почему было слышно только один?..
А для Батмырзы теперь ничего темного и запутанного в случившемся на дворе у Жанхотовых не было. Он знал, что выстрелили в Хангерия они с Дахалиной одновременно. Знал он также, что княжна покончила с собой, потому что хотела быть рядом с ним и в жизни, и в смерти...
Первый раз за все это время с благодарностью и любовью Батмырза достал платочек Дахалины и вытер им лицо...
Жизнь подхватила оторвавшегося не по своей вине от родного корня Батмырзу, закрутила в беспощадном вихре событий. Революцию он встретил солдатом, а когда вернулся в родные края, мать не застал в живых...
Вернулся он с маузером на боку, с лихо закрученными усами и военной выправкой, единогласно был выдвинут в актив аула. Налаживалась постепенно вместе с жизнью аула и жизнь самого Батмырзы. Ведь как обычно бывает, несчастье к несчастью так и прикладывается, а если уж счастье — тоже полосой... Вскоре встретил Емирзов и свою гармонистку, воскликнул про себя: «Вот как случается-то! Светлой памяти Дахалина хотела увести из моей жизни эту девушку, а ушла сама... Хотим по-своему, а выходит иначе...» Что ж, Дахалина искупила свою вину самоотверженностью и верностью в любви, а он, Батмырза?.. Кто рассудит их, кроме аллаха, в их правоте и неправоте?..
Была когда-то гармонистка почти девочкой, такой и осталась на года в памяти Батмырзы. А теперь перед ним — цветущая красавица, что называется, на выданье. И что больше всего поразило Батмырзу, стала она похожа на Дахалину... И глаза ее, и косы золотистые, только нравом совсем иная — тихая, улыбчивая, терпеливая...
Судьба Батмырзы была решена в первую же встречу с Бабиной. Боясь ее потерять по какой-нибудь глупой случайности еще раз, он в тот же вечер на танцах объяснился ей в любви и сделал предложение, и несказанно удивился, когда услышал в ответ от скромницы с потупленным взором:
— У меня есть братья — им и решать!
К счастью Батмырзы, он был из тех, кому вряд ли отказали бы хотя бы в одном доме, где есть невесты. Не отказали ему и в доме Бабины Фафовой, и привел он ее в дом молодой счастливой женой. Только недолго длилось их счастье — проводила Бабина мужа на гражданскую и пролила немало горьких слез, когда о нем не приходило долго никаких вестей... А как обрадовалась, как сияли ее глаза, когда выбежала ему навстречу со старшеньким на руках: «Смотри, Мазанчик, это папа твой с войны вернулся!» А Мазан хлопал удивленными круглыми глазенками и с испугом смотрел на чужого, заросшего бородою дядю...
«С гражданской-то пришел почти совсем глухой, но ни разу моя бедная Бабина не рассердилась, не повысила голоса в разговоре. Она прекрасно понимала меня, и я всегда слышал ее... Не то что нынче! — с обидой вернулся в свое настоящее, стариковское житье-бытье Батмырза. — Вот и этот добрый человек на коне подумал, видно, что привередничаю на старости лет... Даже переспросил, мол, все ж какая-то польза от жены имеется? Видать, вправду сердце хочет верить только в хорошее...»
И тут, осмотревшись по сторонам, старик замечает, что они, наверно, уже долго едут по благословенным местам. Земля здесь, казалось, испокон века не знала ни засухи, ни плохой погоды — такую кукурузу подняла к солнцу!
— Тоба исто-офриллах! [1] — не удержался от восторга Батмырза. — Да это же оазис среди знойной пустыни...
Старик долго любовался густыми сочными плантациями по обеим сторонам дороги, вертя головой слева направо и обратно. Но любоваться в одиночку он не любил, а компания у него вся наперечет — овечки да ишак! Ну что ж, и они слушать могут.
[1] Тоба исто-офриллах! — возглас восхищения.
— Боже, давно ли вся наша Кабарда была такой зеленой да веселой, — обращался не раз к ним дед с разговором, — вся-вся, куда ни глянь! Не верите? Да где уж вам, упрямцам, поверить, раз сами такого чуда не знали... Земля была замечательная, а как же! Почему, думаете, нам было легко сена на такую оравушку скота накашивать? Да потому что травка густо да высоко росла. И тогда солнце жгло среди дня нещадно, только работали мы по утрам, когда простор звенел листвой и птицами, по утренней и по вечерней прохладе косили да гребли... А самую жару проводили у реки: обедали, отдыхали, разговаривали. Если в жару не намучился, то и работалось легко да споро — две-три нормы шутя одолеешь, вот так, мои милые! Думаете, расхвастался старик, да?.. Ох, вы — хитрецы, ох, лопоухие!..
У Батмырзы поправилось настроение. Счастливый человек — щедрый. Вот и Батмырза пустил ишака да овечек отдохнуть, пожевать сочной травы, нарезанной по обочине дороги. Конечно, старик немножко схитрил, устраивая внеочередной привал, убедив себя, что скотинке необходимо подкормиться, просто ему не терпелось обследовать кукурузу, разобраться как следует, почему у соседей такая удача?
Овцы и ослик, так показалось Батмырзе, проводили его насмешливым взглядом, когда он направился к чужой кукурузе, мол, что суетишься, лучше бы отдохнул в тенечке, или тебе больше всех надо?
— Валлаги, осуждаете меня, — Батмырза погрозил им пальцем. — Только где вам понять со своим коротким умишком, что и эта кукуруза ляжет в общие закрома. Она словно бы и моя... Может, и сыновьям на фронте достанется с этого поля! А поедят — вспомнят своего старого отца, а как же? Обязательно вспомнят.
Старик осторожно ступает в междурядье и восхищенно ощупывает крупный початок: «Во какая!..» И задумывается, присматриваясь к земле. «Да ведь здесь когда-то скотный двор стоял — овцы зимовали, — осеняет Батмырзу. — И речка рядом! Вот и вымахала, кормилица!» Он идет дальше, и радость его постепенно уходит от неге): кукуруза на глазах выродилась в хилые, иссохшие крючки, наклоненные остриями к земле. У дороги Батмырзу не было видно в богатырских зарослях, а теперь он как грач на стерне — весь наружу...
«Вывела война скот, вывела и урожаи былые, — расстраивался Батмырза, возвращаясь на дорогу, — а много скота — много удобрения для урожая...» Батмырза не удержался и снова ласково и восхищенно погладил ладонью могучий початок. В этот момент он и услышал бешеный скач и строгий оклик почти за спиной.
— Ни с места! Стрелять буду...
Батмырза спокойно оглядел всадника, разгоряченного жарой и скачкой, с направленным на него, Батмырзу, ружьем. Чувствовалось по всему, что мужчина хочет показать не столько служебное рвение, сколько безграничную власть и свое превосходство над простыми смертными.
— Ну-ну, любезный, — примирительно и с достоинством сказал старик, словно понесшего коня, желая пересилить и образумить своим спокойствием опустившего узду всадника. — Дай аллах тебе здоровья, не вор я, и незачем попусту строжиться!.. Вот стою и радуюсь, что хоть здесь-то удалась в такой недород.
— А ты мне зубы-то не заговаривай! Не твоя она, чтобы здесь шастать!
— Не позорь меня, дорогой. Видишь, руки пустые и повозка...
Объездчик хмуро, исподлобья посмотрел на Батмырзу.
— На месте преступления застал — пристрелю, как собаку!
— Не грози! Старый я и к смерти привычный — не испугаешь. К тому же хоть на одну чашку супа да старше тебя, понимать это надо.
— Старее, а не старше, — самодовольно выставил грудь всадник. — Вот ведь геройство какое! Дольше гадил на земле — вот и все преимущество...
Батмырза только с сожалением взглянул на него и пошел к своей повозке, не желая продолжать никчемный разговор.
— Стой, говорю! И распахни каптал — проверю за пазухой!
Делать нечего, распахнул Батмырза каптал и показал объездчику пустую пазуху.
— Теперь видишь, что никакой я не жулик?..
Мужчина явно разочаровался в старике, упустив легкую поживу. Чувствовалось по всему, что соображал он медленно, но любил, чтобы все было по его приказу.
— За початок держался? Держался — вот и ответишь перед государством за хищение! — и, гордый за свою находчивость и бдительность, принялся стыдить Батмырзу: — Родина воюет, кровь льется на фронтах! А ты разожрался в тылу на государственной нужде! У кого воруешь-то? — взвизгнул он в пылу красноречия. — У фронтовиков! Видно, не хочешь, чтобы врага разбили... Изменник! Да тебя на месте мало расстрелять без суда и следствия. Давай запрягай ишака и поворачивай за мной — в участок сдам!
— Валлаги, хоть у моего ишака длинные уши, лучше жить с такими ушами, чем с твоим умом... И откуда ты свалился на мою невезучую голову? И так извелся от горя, а ты тут как тут — последней крови лишаешь... Неужели не притворяешься, в самом деле считаешь, что старая рука поднимется отнять у собственных сыновей-фронтовиков?
— Это не советские слова — немецкого приспешника, — оборвал Батмырзу объездчик. — Заворачивай оглобли и следуй за мной. И не отнимай время — я при исполнении...
— Не пойму, — вздохнул старик, — на кого ты сердишься, парень? На меня, старика, не из-за чего. Прекрасно знаешь, что не жулик я... На жизнь, думаю, свою злишься, много, видно, напутал-накрутил. — И Батмырза сочувственно взглянул в его единственный глаз.
— Вот выбью тебе оба, тогда сам себя пожалею... Разжалобился!.. А я — счастливый человек и начальник! Ты же, считай, уже труп...
Охранник замахнулся прикладом, желая ударить Батмырзу. Но старик неожиданно ловко и сильно ухватился за ружье и вырвал у него из рук. При этом старика обдало тяжелым самогонным духом.
— Да ты еще пьян как последняя свинья!
Батмырза сдернул охранника с коня и крепко связал ему руки его же ремнем за спиной, приговаривая:
— Вот теперь хорошо — будешь смирный и уважительный.
— О, ради аллаха...
— Да ты и аллаха вспомнил! А ты его теперь почаще вспоминай — людей понимать научишься... Сейчас прикручу тебя к крупу лошадки да стегану как следует! Пусть на селе порадуются! Наконец узнают, кому поручили добро народное охранять и оружие доверили.
Батмырза расстегнул переметную суму, чтобы достать веревку, а под веревкой обнаружил здоровенную бутыль с самогоном.
— Теперь все понятно, — сразу рассудил Батмырза. — Разве может жулик поверить, что кто-то может не воровать? Вот и ты не поверил в мою честность... Людям есть нечего, а ты зерно на самогон переводишь! Злоупотребляешь, значит, доверием колхоза?
Прикручивая негодяя к крупу лошади, Батмырза заметил, какая она истощенная и в болячках.
— Почему лошадь не кормишь? Вон от худобы коростой заросла! Совсем загонял с пьяных-то глаз.
— Не буду я больше, прости, старик... Кабардинцы мы оба, должны помогать...
— Ты — негодяй, позорящий свой народ, — говорит Батмырза, прикручивая его в седле лицом к хвосту лошади.
— Возьми ружье! Возьми самогон! Только не губи...
— Зачем мне твое казенное ружье и самогон из ворованного зерна!..
— Хочешь, кукурузы сам тебе наломаю!..
— А она что, из твоего огорода?
Батмырза, прикрутив объездчика, достал из сумы самогонку, набросил веревочный узел на горлышко бутылки и подвесил ее на шею вору.
— Вот так будет хорошо! Сразу видно, что к чему! И записку на лоб приклеивать не надо...
Старик закрепил ружье на луке седла, там же закрепил уздечку.
— Ну, дорожка скатертью! И запомни, встретился ты на дороге своей с честным человеком и бывшим воином Батмырзой Емирзовым из Пыжейюко...
Лошадь не хотела двигаться с места.
— И лошади стыдно, а тебе нет!
Батмырза сходил к повозке за прутом и огрел им изнуренную объездчиком клячу.
— Караул! Помогите! Бандитизм! — измученным голосом сипел объездчик, пока пыль и расстояние не скрыли его от старика.
Батмырза как ни в чем не бывало, будто ничего и не произошло, запряг ишака, погрузил повеселевших еще больше овечек на тележку и отправился в путь.
— Ишь какие слова нашел, жулик, — «грабишь народ», «немецкий приспешник», «боеспособность армии подрываешь»! Совести нет, так и слова безответственные легко с языка соскакивают, — жаловался Батмырза ишаку и овцам, и старый его, опытный осел согласно кивал старику понурой головой. — Самого его нужно, как волка, стеречь! А его к овцам пустили... Вооружили... Вот он и проявил свою волчью натуру! Что поделаешь! Остались без головы аулы. Все, кто шапку носит, на войне... Говорят, у кого нет быка, запрягают теленка...
Батмырза жалел, что не удалось ему отдохнуть в тени. А как было бы сладко растянуться под деревом, раскинув руки: вверху листва перешептывается, будто хочет расспросить путника о новостях — лежи и слушай и все поймешь, потому что язык у нее простой, доверчивый — о солнце, о воде и земле. Как и люди, она хочет жить и надеяться на жизнь, благоразумно принимает ее со всеми радостями и невзгодами...
«Не умеет человек быть листвою, — жалеет себя Батмырза. — Где уж! Листва — дети. Радуется бескорыстно и без обиды на жизнь. А горе человеческое знает только само себя, и счастье — тоже. Хоть много горя может принять человек в сердце, но и счастья требует от судьбы безмерного. Вот и мне, Старому, из-за сна моего настырного белый свет не мил. И душа моя за сутки совсем за тучу ушла...»
Ехал-ехал Батмырза и наехал на скособоченную телегу, выпряженного коня и тоскующего хозяина.
— Салам алейкум, почтенный.
Батмырза с любопытством обошел вокруг телеги и нажал ступней на лопнувший обод колеса.
— Наверно, пожадничал — перегрузил телегу-то?..
— Алейкум салам! Зачем перегружать? Сколько лошадка увезет, кладу...
— Так в чем же дело, тхамада?
— Валлаги, проклятущая речка виновата! На перекате колесо в ямку попало и хрустнуло... Вот теперь и загораю.
— Я вижу, все у тебя виноваты, — лукаво сощурился Батмырза. — А ты бы через мост ехал!
— А как бы с моста-то моя лошадь напилась? — резонно возразил мужичок.
— Ну уж тут выбирай одно! — развел руками Батмырза. — Либо лошадь, либо телега! Не было бы речки, телега осталась бы цела, зато лошадь сдохла бы от жажды. Вижу, тхамада, ты все же по уму рассудил, как полагается аксакалу — из двух зол выбрал меньшее. Только я думаю, что и в поломке телеги твоей речка не виновата, а?
— Валлаги, все знаешь, дорогой, — восхитился пострадавший. — Плохое колесо было, хотел в последний раз съездить, да вот...
— Попробуем починить. Другого-то выхода у тебя нет. Есть хоть какая проволока?
— Какая проволока, почтенный?
— Давай колесо снимать.
— Дрова разгружать не хочется. Из-за них-то и сижу.
— Валлаги, дорогой, теперь я вижу, что никогда тебя работа не слушалась, раз опускаешь заранее руки перед ней. Она ведь тоже себе на уме, и ухо держать надо востро! Неужели вдвоем не приподнимем воз?
— Зачем нам, старикам, кишки рвать! Лучше выгружу.
— Раз раньше не выгрузил, теперь не суетись, — сказал Батмырза и ухватился за край телеги. — Откручивай гайку, пока держу.
Мужичок трясущимися от спешки руками стал сбивать гайку топором, приговаривая:
— Зачем, старик, мучаешь себя?
— Может, ты и старик, тхамада, а мне еще только шестьдесят семь!
— Валлаги, и мне столько же... А ты куда против меня-то! — удивился хозяин телеги.
— Рано, видать, женился... — смеется Батмырза.
— Не знаю, рано ли, годков двадцать было.
— Вот видишь! А я только в сорок три... Вот и сравни: двадцать лет накапливать или двадцать лет терять, что лучше?
За шутками да прибаутками дело спорится незаметно. Батмырза, ухватившись за передок телеги, приподнял ее со всей поклажей, крикнул хозяину:
— Снимай колесо!
— Ой-ой! Если сниму, как телегу опустишь?
— Вот теперь я понимаю, почему ты не распряг коня и не пустил напиться, а загнал его в реку вместе с телегой. Лень твоя раньше тебя, тхамада, на свет появилась! Снимай колесо! Опускать телегу вместе будем.
Когда телега уткнулась передком в землю, а мужчины немного отдышались, Батмырза сказал:
— Ну что дальше делать будем? Колесо у тебя пустыми молитвами держится...
— Видно, придется выгружать, — сокрушенно вздохнул хозяин телеги.
— Заладил — выгружать да выгружать! Все речка проклятущая — по привычке выкрикнул мужичок и осекся, встретив осуждающий взгляд Батмырзы.
— Если аллах судил, чтобы дрова были твоими, то одно из моих колес влезет на ось твоей телеги, — с этими словами старик приподнял свою тележку и снял колесо.
Хозяин телеги даже разинул рот, пораженный щедростью Батмырзы.
— Нет-нет, так нельзя, — замахал на него руками. — Ты-то как без колеса?!
— На твоем доковыляю с моим-то грузом. Подпрямлю, постучу топориком и хорош!..
Обе телеги после перестановки колес получились кособокие и хромоногие, но с запасом некоторой прочности ровно настолько, чтобы дотянуть до дома.
— Спасибо... Золотой ты человек! Век не забуду! Как поминать-то тебя перед лицом аллаха? — захлебывался словами от благодарности мужичок.
— Из Пыжейюко я, — сказал Батмырза. — И прошу тебя — речку мою больше не ругай, потому как много добра людям делает! И перед тобой не виновата совсем...
— Батмырза Емирзов! — опешил мужичонка. — Ну и ну! Наслышаны, как же... Ты уж прости меня великодушно за мою поганую привычку зло на безвинном предмете срывать! Я ведь как... На дерево налечу — дерево виновато. Вот меня жизнь и проучила за несправедливость, устыдила перед тобой, Батмырза! А ты не рассердился, не наказал меня за глупый язык, вон какие нам аэропланы соорудил!..
— Ничего, лишь бы не опрокинулись...
— Мне-то близко теперь. Я — Исмел Бишев во-он из того аула, — и он указал кнутовищем за спину Батмырзы.
— Валлаги, везет мне сегодня на ваш аул! Ты — третий, Исмел... И поля эти ваши?
— И эти и вон те, — кивнул Исмел.
— Так почему волка чабаном назначили? Неужели нет честного человека, чтобы охранял поля?
— Валлаги, бессильные мы, Батмырза. Шурин и тесть у этого прохвоста в правлении...
— Ничего, теперь и тесть с шурином не помогут ему...
— А что случилось-то?
— Поезжай домой, там узнаешь! — улыбнулся заговорщицки Батмырза.
<< пред. << >> след. >> |