[в начало]
[Аверченко] [Бальзак] [Лейла Берг] [Буало-Нарсежак] [Булгаков] [Бунин] [Гофман] [Гюго] [Альфонс Доде] [Драйзер] [Знаменский] [Леонид Зорин] [Кашиф] [Бернар Клавель] [Крылов] [Крымов] [Лакербай] [Виль Липатов] [Мериме] [Мирнев] [Ги де Мопассан] [Мюссе] [Несин] [Эдвард Олби] [Игорь Пидоренко] [Стендаль] [Тэффи] [Владимир Фирсов] [Флобер] [Франс] [Хаггард] [Эрнест Хемингуэй] [Энтони]
[скачать книгу]


Кашиф Мисостович Эльгар (Эльгаров). След

 
Начало сайта

Другие произведения автора

  Начало произведения

  продолжение

  продолжение

продолжение

  продолжение

  продолжение

  продолжение

  продолжение

  продолжение

<< пред. <<   >> след. >>

     
     
     Батмырза трясся на своей скрипучей тележке, задумчиво опустив голову на грудь, так что кончики его усов касались каптала. Смирный ишак мерно перебирал ножками по спускавшейся вниз дороге, не мешал старику снова и снова со всех сторон обдумывать свой сон, а также приуроченную к нему покупку овцы. «Если жив хотя бы один, то спасет его купленная овечка от смерти, — обреченно размышлял Батмырза. — Зарежу барашка и позову всех старух и стариков околотка... Конечно, было бы лучше зарезать двух: одного для поминок, а другого — во здравие... Но это уж как аллаху будет угодно...» Мысли Батмырзы, как у всякого преклонных лет человека, относило и относило к прошлому, потому что там он был свой и жизнь казалась понятней и легче. Раньше за такой кинжал и пояс, как у Батмырзы, дали бы коня под седлом. А отчего было и не дать, если скота, словно камней в пойме реки... Теперь же война — горе горькое. Аулы сгорели, скот потравлен, изведен... Только бы найти покупателя, ведь товар у него — не ходовой, любительский, да и шапка от войны пострадала...
     Старик решил на базаре не торговаться, что дадут, на том и спасибо. На базар он ехал не для наживы, и аллах не оставит в своей милости.
     Мысли у Батмырзы медленные, осмотрительные, под стать ходу его старого ишака. Споткнется длинноухий — и мысли старика дадут осечку. Идет ишак ровно — мысли Батмырзы катятся как по маслу, — не зря же они состарились вместе!
     Так бы они и катили до самого Баксана без сучка без задоринки, да вдруг перед самым почти носом задумчивого ишака Батмырзы появилась бессмысленная морда раскормленного рыжего быка, вылезшего через поваленный плетень огорода. Ишак, конечно, взревел истошным ревом, и бык, пуская длинную слюнку, отвел морду в сторону, но не двинулся с места.
      — У-у, скотина неразумная, — замахнулся на быка Батмырза.
     Бык, видно, приученный к подачкам, роняя слюну, облизал руку старика, потянулся губами к карману. Но от Батмырзы съестным не пахло, и он сразу же потерял к нему интерес, отмахиваясь от оводов, попятился вниз к реке.
     Батмырза, ругая на чем свет бычьего хозяина — кривоногого Тамби, отпускавшего свою животинку свободно гулять по аулу, заглянул в разоренный огород многодетной вдовы и сокрушенно покачал головой, увидев растрепанную и истоптанную кукурузу, среди которой вольготно расположился на отдых второй бык Тамби. Старик хлестнул быка хворостинкой, но тот только скосил налитой кровью глаз, не сдвинувшись с места. Только с третьей попытки бык нехотя покинул огород и, теряя лепешки, отправился догонять своего напарника.
      — Я этого так не оставлю! Тамби ответит за свои художества! — возмущался Батмырза, пытаясь поставить на место раскуроченный быками плетень. — Я заставлю его возместить убыток вдове.
     Только когда лаз был более-менее заделан, старик продолжил свой путь на оправившемся к тому времени от испуга ослике. Неспешная езда убаюкала сердитые мысли старика. Он стал думать спокойнее и рассудительнее. Конечно, забор у вдовы совсем обветшал: не то что бык — курица при желании повалит!.. И никому нет до этого дела. «Совсем как обсыпавшиеся зубья гребешка! — вздыхал Батмырза. — Война войной, а помогать надо. Ответственность у нас теперь за все особая...» И он думал о том, что надо починить во что бы то ни стало забор вдове.
     У реки Батмырза встретил опять быков. Они жадно пили, стоя по колено в воде, и никак не могли напиться после сытной ночи, проведенной в огороде. Старик подождал, когда они напьются, отогнал их подальше, чтобы не возвратились на потравленный огород.
     Батмырза хотел напоить ишака, но этот упрямец боялся замочить ноги, упирался всеми четырьмя копытами в топкий берег и умильно поглядывал на знакомое ведро, привязанное к задку телеги.
      — Ишь ты, хитрец, не хочешь даже для себя самого потрудиться! — подталкивал Батмырза свою норовистую скотинку к воде. — Ну-ну, река не проглотит тебя.
     Наконец Батмырза столкнул осла с берега, и тот, разбрасывая крупные брызги, шлепнулся в текучую воду. А сам Батмырза устроился под ракитой на белом, в росе камушке и любовался утренней рекой, как любуются только родным детищем — с потаенной гордостью и неизбывным страхом за будущее...
     Только нечего было старику волноваться за речку, быструю и широкую, научившуюся за многие годы не только быстро бегать, но и крутить мельничные колеса, поить и мыть...
     Было время, когда Батмырза славился на всю округу недюжинной силой, а речка не прославилась еще ничем. В общем, была маленькой, беспомощной речушкой вдалеке от села, которую и всерьез-то никто не принимал — речка-безымянка! И задумался однажды он не на шутку над тем, как бы речушку, словно малое дитя, в селение за ручку привести.
     Односельчане пожимали недоуменно плечами, слушая его горячие и маловразумительные речи.
      — Царя всероссийского одолели и сельского князя, а с речкой не справимся, да? — распалялся, бывало, Батмырза. — Вода рядом — такое удобство! Женщинам легче станет! Скот напьется досыта — на коромыслах-то не натаскаешься!
      — Да мы разве против, дорогой, только безрассудное это дело, — мямлили одни, те, что из маловеров.
      — Брось шутки шутить, Батмырза, — смеялись другие.
      — Валлаги, в пещере Ахмата, говорят, много меда, да нам-то какой от него прок? Ни просьбами, ни заклинаньями с низины Мейюко [1] речку к селу не поднимешь, — сердились третьи.
      — - А вы все в низинку, под ноги себе норовите смотреть! — еще пуще расходился Батмырза. — Вам лишь бы поближе... А я — к истоку поднимусь и выведу новое русло прямо по-над селом!
      — Чем рыть-то станешь? — обиженно шмыгали носом соседи. — Мы считали тебя, сын Емирзовых, разумным и серьезным человеком, повидавшим белый свет и людей. Думали, разбираешься в жизни, а ты вон что удумал! Нет, дорогой, куролесь в одиночку! Вода — не ручная собачонка, чтобы за человеком бегать. И эта речушка не побежит за тобой с горки на горку — до самого Пыжейюко [2], не жди зря. Может, пустишь по новой борозде, да только вода впитается, уйдет совсем в землю! Лучше аллаха не сделаешь...
     
     [1] Мейюко — название местности. Дословно: лощина дичков.
     [2] Пыжейюко — название села. Дословно: лощина терновника.
     
      — Зачем так говорите под руку? Аллах в помощь мне, так и знайте, — подвел итог разговору Батмырза.
     Больше он не убеждал никого: что толку, если лишний раз бояться пошевелить пальцем для своей же пользы. И вскоре, не откладывая до лучших времен свою затею, впряг Батмырза двух лошадей в плуг, подсадил на спину одной из них своего Мазана — пусть сам смекает что к чему! — сунул топор за пояс, а лопату поднял на плечо — и айда, до свету, к верховью ручья!
     Еще до сумерек спустились они с Мазаном к селу, а следом за ними — широкая и прямая канава, пробитая где плугом, а где и топором с лопатой!
     Вода пошла утром, когда Батмырза убрал перемычку, — напористо, стремительно вырвалась на простор мутным неугомонным потоком.
      — Ну, водица, доброго пути! — снял папаху Батмырза.
     Он несколько раз сплюнул в поток, словно снова стал мальчишкой, сплюнул на счастье, потому что привык уважать обычаи и приметы...
     Мазан бегал по улицам и кричал во все свое звонкое горло:
      — Речка пришла! Все-таки послушалась! Это мы ее привели!..
     «Слава аллаху, будет теперь и у нас вода! Всем хватит: и рыбам, и птицам, и скотине, и садам, — радовался Батмырза, глядя из-под руки на закручивающийся в воронки поток. — Очистится от мути, обрастет ивами — будет и польза, и красота...»
     Батмырза понимал, что без красоты человеку никак нельзя. Без красоты и не заметишь, как оскудеешь душой, и жить станет скучно и одиноко.
     И люди прозвали пришедшую к ним воду — речка Батмырзы.
      — Да, было время, — сказал теперь своей речке старый Батмырза. — Был я сильный, а ты слабая. Теперь мы с тобой, речка, поменялись: ты — сильная, а я стал совсем стариком...
     А воде что! У нее свои заботы — только поспевай. Только и у нее память есть. Ластится блескучей волной к ногам старика и будто выговаривает, картаво перемывая камушки: «Как же, все помню... И тебя помню, Батмырза...»
     Ишак напился и начал пятиться к берегу.
      — Куда это ты, приятель? Давай вперед! Раз в воду зашел, не резон нам с тобой к мосту выбираться.
     Батмырза понукал осла. Но осел и есть осел — норовит все по-своему повернуть. К тому же он давно вызнал добродушие хозяина и не боялся наказания, спокойно выбрался на берег и самоуверенно затрусил к мосту.
      — Ну ладно, приятель, воля твоя, — согласился с ишаком Батмырза. — Тебе тележку везти, значит — и дорогу выбирать.
     Только съехали с моста, навстречу — молодуха с коромыслом через плечо. Увидела аксакала, сошла с дороги и опустила на землю пустые ведра, чтобы не перебивать ему удачи...
      — Спасибо, милая, за уважение, дай аллах тебе счастливой и долгой жизни, — поблагодарил ее Батмырза и приподнялся на тележке, оказывая ответную честь.
     Пропустив старика, женщина хотела набрать воды. Но тут старик снова окликнул ее:
      — Не поленись, красавица, дойди до несчастной Гуашлапы, скажи ей, что скотина потравила ее огород, может, что еще и удастся спасти...
     Молодуха, соблюдая обычай [1], с готовностью кивнула головой.
     
     [1] По обычаю молодухе не положено было разговаривать со стариком.
     
     В Баксан старик прибыл, когда базар был в полном разгаре. Он привязал ишака на кругу и бросил под нос охапку припасенного сена, чтобы не скучал без хозяина.
     Батмырза вежливо протискивался со своим товаром сквозь жужжащую толпу, здоровался со всеми по деревенской привычке, только здесь его никто не слышал и не обращал на него внимания. Старик развязал свой товар и скромно встал в сторонке. И тут же на него набежал первый запыхавшийся покупатель.
      — Сколько просишь, старый, за свой тупой кинжал и ржавые подвески? — скороговоркой выстрелил он в Батмырзу, отчего сразу потерял уважение старика, не любившего суеты и наскока в делах.
     Батмырза поднял глаза. Перед ним стоял разодетый во все новое, добротное и самоуверенно хрустящее барышник — ловкач из ловкачей! Из-под низко надвинутой папахи в старика оценивающе, словно покупал барышник самого Батмырзу, а не его вещички, вцепились острые буравчики беззастенчивого взгляда.
      — Валлаги, дорогой, и кинжал мой не тупой и пояс старинной работы, — с достоинством ответил ему Батмырза. — Если хочешь купить, сговоримся.
      — О-о, дед, тебя и не поймешь, чем торгуешь! Все «если» да «кабы»... А товар приблизительности не любит, — выстреливал и выстреливал в Батмырзу суетливыми словами деляга.
     Старик степенно молчал, не понимая, что нужно этому торопыге от него самого и его товара.
      — Ты мне погромче скажи! Здесь так шумно! — попросил Батмырза, наклоняясь к низкорослому барышнику.
      — Сколько просишь, — приподнялся на цыпочки и, сложив ладони рупором у самого уха Батмырзы, крикнул и заглянул в глаза.
      — Валлаги, и сам не знаю, — доверчиво признался Батмырза, не умевший ни перед чужими, ни перед своими кривить душой. — Вещи эти для джигита — не продажные. Нужда заставила, а так бы не расстался ни в жизнь... Нужно мне купить сегодня одну овцу...
      — Ну-ну, — притворился испуганным барышник. — Вижу, уши у тебя плохие, а голова, дай аллах молодому! Ишь заломил!.. Да за твой утиль я и овечьего хвоста не дам...
     Тут будто из-под земли у локтя Батмырзы появился вихлястый оборванец. Он сделал какой-то тайный знак барышнику и стал глумиться над товаром Батмырзы. Они вдвоем так закружили старика, что тот уже ничего не соображал и только жалобно переводил растерянный взгляд с одного на другого.
     Эти базарные деятели настолько увлеклись «обработкой» деревенского простофили, что не заметили пристального, ненавидящего взгляда инвалида-фронтовика, продававшего невдалеке солдатский ватник. Парень в ярости так сжимал свой костыль, что мышцы вздулись и побелели от напряжения суставы пальцев...
      — Совесть у вас ржавая, сволочь тыловая, — чуть ли не бросился на них парень. — А ты, отец, не видишь, с кем связался?..
      — А ты кто такой, — ощерился на него оборванец и чиркнул ногтем под подбородком, — ты кто такой, спрашиваю?.. Душили мы таких пачками...
      — Ты, шакал, не забывай, на кого лезешь, — поднял костыль парень, — я и на одной ноге в порошок сотру ваше блатное кодло! Ну-ка посторонись!
     Вокруг них стали собираться базарные зеваки. И покупателей Батмырзы будто корова языком слизнула: не любители они привлекать внимание — не успеешь оглянуться, как окажешься в участке!..
      — Баклаги, ты, джигит, совсем как мой Мазан, — сказал старик заступившемуся за него парню. — Не пишут давно с войны сыновья, вот и решил я пожертвовать овцу...
      — Ты, отец, пододвинься ко мне поближе, может, и твой товар сбуду, — и улыбнулся подобревшими глазами. — Вижу, торговца из тебя не получится!
      — Спасибо, дорогой, — благодарно засуетился Батмырза и из груди его вырвался облегченный вздох. — Благослови тебя аллах, век твоим должником буду...
      — Ну-ну, пока что не за что благодарить-то. А на будущее имей, отец, в виду, с такими подонками откровенничать нельзя, потому как наша нужда для них — пожива. Кровопийцы они!.. — и у него начала подергиваться правая половина лица.
      — Да ты успокойся, сынок, — испугался за парня Батмырза. — Вот ведь как обносился здоровьем на войне... Как зовут-то тебя?
      — Асланбеком, — помедлив, словно сам забыл имя, в какой-то мрачной отрешенности сказал парень, поспешно стал скручивать козью ножку, но газета прорывалась и махорка сыпалась крупными крошками на разложенный для обозрения покупателей товар Батмырзы.
      — Доброе имя, дорогой! — спешил старик успокоить своим немудреным разговором Асланбека. — А я Батмырза Емирзов из аула Пыжейюко. Слыхал про такой? Нам что, Асланбек, сейчас нужно, а? Валлаги, держаться друг за друга крепко! Тогда и время плохое — не выдержит, сбежит совсем. Сам увидишь, вместе-то нам сегодня удача обязательно потрафит!
     Старик дружелюбно похлопал Асланбека по худой спине и воскликнул про себя: «Валлаги, совсем одни кости остались!» — но виду не показал. Он сразу вспомнил про забытое в телеге молоко, прибереженное ему в дорогу снохой, потому что, не умея заботиться о себе, всегда знал в сердце своем чужую нужду.
      — Ты, дорогой, уж здесь распорядись без меня, на свое усмотрение. Я на минутку отлучусь.
     Батмырза, не ожидая ответа, на почти негнущихся ногах и широко размахивая руками, впритруску поспешил к своей тележке. Он рассуждал, жалея Асланбека: «Какие у него здесь харчи! Городские-то!.. А парень молодой, сильный! Ему хорошо кушать надо. А взять где? Не от добра с ватником на базар вышел...»
     Ослик старика мирно дремал, и уши у него обвисли, словно завяли на солнце. А у старика было сегодня такое настроение, что все живое на земле — его дети, и ему нужно всех жалеть и обо всех заботиться. Батмырза потрепал своего ушастого дружка по грубошерстной холке, мол, потерпи еще немного: аллах поможет, будем скоро дома. И ослик посмотрел на Батмырзу сквозь ленивую прищурочку, когда старик доставал сверток с едой из-под сена.
      — Молодец, — сказал ему хозяин, радуясь, что ишак его неимоверно ленив смолоду и ни за что не сдвинется с места без крайней нужды, так что и привязывал-то его Батмырза только в редких случаях и лишь для того, чтобы узда уберегла глупое животное от зряшного испуга.
     Он труском возвратился к тому месту, где недавно оставил со своим товаром Асланбека. Парень приметил его еще издалека и помахал рукой. Батмырза для приличия постоял минуту-другую рядом с ним и протянул ему сверток Кулацы:
      — На вот, сынок, не побрезгуй деревенским гостинцем... Заметив, что Асланбек не решается принять немудреное угощение, сказал, будто в оправдание за свою неловкость:
      — Бери-бери, не смущайся! Добрая у меня сноха Кулаца, положила тайком в дорогу, видно, надеялась, подкрепится старик до свету, легче станет в пути уразу [1] держать. А я и забыл — какая радость старому от еды! А молодому еда просто необходима! — Батмырза расправил в руках припасенную подпругу, попробовал ее на крепость. — Пожалуй, схожу прицениться насчет овечки-то. Уж ты не обижайся, сынок, что убегаю, все равно, какой тебе прок от тугого на ухо старика.
     
     [1] Ураза — пост перед мусульманской пасхой.
     
     В рядах, где продавалась живность, тоже была толчея и гвалт, да еще истошно, на разные голоса кричала домашняя птица, блеяли овцы, мычали телята, протяжно и тоскливо, словно жаловались на свою сиротскую участь; ревели дурными голосами ишаки...
     «Откуда у людей столько скотины? — удивлялся Батмырза. — У нас в ауле и корова-то не в каждом доме!..»
     Он крутил во все стороны головой на тонкой и морщинистой старческой шее и в своей мохнатой папахе был похож на чомгу.
     Батмырза осмотрел почти всех базарных овец, приценился, но товар ему был не по карману: «Валлаги, просят столько, сколько и шерстинок в их шкурах не насчитаешь! А овца мне нужна позарез! Теперь вся надежда на расторопность Асланбека...»
     Причудлив и подчас необъясним ход человеческой мысли. Она словно цепляется за какие-то невидимые крючочки, перепрыгивает с одного на другое. И Батмырза не заметил, как опять стал думать, забыв и про овец и все на свете, о своих Мазане и Хасане. Ему хочется надеяться на лучшую долю для сыновей. Но разве они лучше других ребят, погибших или вернувшихся калеками, как Асланбек? Так почему он, Батмырза, ждет для своих детей лучшей доли? Старик в раскаянии оборачивается лицом на восток и тихо молится, чтобы аллах простил ему его неумышленную гордыню и вернул Мазана и Хасана с войны, хоть какими, только бы живыми, только бы ему, изболевшемуся тоской ожидания, свидеться с ними перед смертью... А закончив молитву, говорил уже не для аллаха, а для себя: «Вот ведь Асланбек — покалеченный войной, а несчастным не стал, дай господи ему большой и долгой удачи в жизни».
     Так Батмырза пробирался через ряды, отдав себя своим .мыслям, а мысли раскачивали и укачивали старика, как хотели, словно волны, — туда-сюда, туда-сюда... От надежды К отчаянию, и снова от отчаяния к отрадной надежде. Батмырза то радовался за земляков, не падающих духом в это страшное и убыльное на все живое время, не ожесточившихся сердцем, потому что сердце их повернуто, как и у него, Батмырзы, не только к достатку, но и к доброте...
     Неприкаянного Батмырзу, забывшего в своей задумчивости, где он и зачем здесь, не раз толкали в базарной сумятице, даже поминали недобрым словом. Но старик не замечал ни тычков, ни обидных слов о себе, мол, приехал старый не покупать, а ворон считать, а если бы даже и услышал, разве рассердился бы! Разве обиделся бы на уставших за время войны людей! Да и, что греха таить, притерпелся Батмырза к брани и оскорблениям за время женитьбы на никчемной Баблине. Для него теперь ругательные слова вроде жужжания мухи... Вот и брел он по базару, улыбаясь тем, кто толкал и ругал его, как «блаженненький» (слово из постоянного набора ругательств Баблины), и, одинокий, был не одинок, и, уставший жить, — бодрый и подтянутый. И не было в его любви к людям ничего показного, потому что не было корысти в сердце, и любовь его в мир изливалась свободно и естественно, как растет трава и плодоносят яблони, выливается дождь из набрякшей влагой тучи: ведь не было в любви старика ничего сверхъестественного, и сам он был земной, слабый плотью, просто совесть свою человеческую ставил выше житейского благополучия.
     Батмырза сильно вздрогнул, когда вдруг очнулся от дум и почувствовал, что его настойчиво кто-то тянет за рукав каптала. Тут же он услышал и знакомый голос:
      — Базар босын [1], Батмырза.
      — Сау босын [2], — ответил машинально старик на приветствие.
      — Что покупаешь-продаешь?
      — Валлаги, Мурат, — обрадовался знакомцу Батмырза, — овцу бы мне присмотреть... Хочу для своих ребят зарезать, чтобы скорей вернулись.
      — Что пишут твои с фронта? Скоро разобьют врага?
      — Если бы написали, Мурат... Сегодня сон мне несказанный примеркался. Валлаги, как ни кручу, — плохой сон... Про старшенького...
      — Дай аллах, к добру, Батмырза, — смущенно, не веря, видно, своим словам, ободрил старика Мурат. — Отчаиваться из-за сна неразумно.
      — Да-да, — отрешенно кивал головой Батмырза. — Сужденного не отведешь. — Но тут же опомнился, мол, что это он все о своем да о своем, и спросил: — А от твоих-то вести идут?
      — Двое отписали давно, — потемнел лицом, — а третий давно уже как в землю провалился!.. Наверно, без вести пропал...
      — Получишь и от него известие. Не оставит аллах в беде и третьего твоего, — уверенно сказал Батмырза, потому что очень хотел верить в хорошее для всех людей на земле.
     
     
     
     [1] Базар босын — удачного базара.
     [2] Сау босын — и тебе тоже.
     
      — Прошу аллаха, чтобы и ты, Батмырза, порадовался своим детям. А если денег вдруг на покупки не хватит, можешь одолжиться у меня — больно уж скот ныне дорогой!
      — Ив самом деле, Мурат, не хватает мне на овечку, только обременять тебя долгом пока не буду. Во-он там, на барахолке, — Батмырза неопределенно махнул рукой в сторону, — свела меня судьба с хорошим человеком — согласился продать мою выходную папаху да кинжал с наборным поясом, сразу парень заметил — нет у меня таланта к торговле.
     Мурат так и схватился за голову.
      — Ау-у [1], что ты наделал, Батмырза! — и он стал нетерпеливо сворачивать самокрутку, потом жадно затянулся. — Теперь ищи-свищи свои вещички... Разве не знаешь, дорогой, в такое время голодное доверять нельзя?..
     
     [1] Ау-у — восклицание, аналогичное «ну-у», разочарование.
     
     Батмырза и бровью не повел. Внимание его было поглощено Муратовым кисетом.
      — Где, друг, здесь табак продают?
      — Вот как! Я тебе, Батмырза, о деле, а ты мне о пустяках! — рассердился не на шутку Мурат. — Да этого добра здесь завались, а твое добро уплывет, если сейчас же не пойдем ловить парня!
     Старик удивленно посмотрел на Мурата.
      — Валлаги, дорогой, он — хороший парень. Ты прав — жестокое время настало... Только нам с тобой ни к чему жестокости к нему добавлять.
      — Совсем ты, Батмырза, в детство впал! Кто же говорит, что доверять нельзя? Доверяй своим, испытанным... Я верю вот тебе, предлагая в долг...
      — Вот-вот, Мурат, не доверие у тебя ко мне, а уверенность! Уверенность наша живет умом, а доверчивость — сердцем... И Асланбеку я свое сердце открыл.
     Мурат на слова Батмырзы только сочувственно пожал плечами, но не проронил ни звука, потому что умел рассуждать и тратить время на бесполезные разговоры не захотел.
      — Тебе, аксакал, табак нужен? — вернул Мурат разговор к делу. — Вон там продают табак.
      — Пойдем, дорогой, со мной — поможешь выбрать табачок, — обрадовался Батмырза, что отблагодарит Асланбека за помощь.
     И Мурат молча повел старика в табачный ряд.
      — Вот эту махорку бери, — равнодушно, утратив всякий интерес к общению с Батмырзой, указал Мурат пальцем на пухлую торбу, зажатую между колен расположившегося прямо на земле старика. Из раскрытой горловины ее лукаво поблескивал гранеными боками экономный рыночный полустаканчик, именуемый, однако же, стаканом. — Бери-бери у него, махорка качественная...
     Для Батмырзы покупка — искусство, в котором свои правила, приемы и требования, их необходимо выполнять со знанием и любовно, конечно, если хочешь доставить удовольствие и себе, и продавцу. Батмырза с достоинством поприветствовал старика и приценился:
      — Сколько стоит твой табачок, тхамада?
      — А какой нужен, аксакал, — ответил торговец, довольный покупателем, — с бумагой или без бумаги? — Чувствовалось по всему, что он понимал толк в купле-продаже не хуже самого Батмырзы.
      — С бумагой, дорогой! Конечно, с бумагой, — оценил Батмырза предпринимательский талант перекупщика.
     Совершив торговую сделку, старики чинно раскланивались, желая друг другу всяческих успехов на базаре и в дальнейшей жизни.
      — Спасибо и тебе, Мурат, — сказал Батмырза, когда они отошли в сторонку. — Ты на чем сюда прибыл? Могу прихватить обратно, если что: я на ишачке.
      — Нет уж, дорогой, — полушутит, полусерьезничает, чтобы не обидеть старика, Мурат, — тебе я свои покупки не доверю!.. Насмотрелся на твою бдительность вот так, — и он провел ребром ладони по резко выступавшему и заросшему седеющей щетиной кадыку.
     Конечно, Батмырза мог бы одолжиться у Мурата, да только, выслушав его житейские сентенции, пожалел в душе Муратову суетливость: «Даст мне в долг, а потом бессонница одолеет — станет думать: вдруг умрет старик и деньги не успеет вернуть.»
     Батмырза смотрел вслед удалявшемуся от него деловито Мурату, и в это время услышал свое имя, оглянулся с мыслью, что богат его сегодняшний день на встречи.
      — А я заждался совсем, почтенный! — устремился к нему навстречу Асланбек. — Стою-стою... Слава аллаху, высмотрел издалека твою папаху, отец!
      — Не серчай на меня, сынок! Сначала односельчанина встретил, потом махорку покупал, вот возьми, — Батмырза протянул подарок Асланбеку. — Бери-бери! Самый лучший на базаре! Мне его большой ценитель помог выбрать. Сам-то я некурящий...
      — Валлаги, пока не выпил твое молоко, не вспомнил, что до уразы еще далеко!.. А чурек сам, отец, съешь: не хочу, чтобы из-за меня «уразу держал»... Наверно, и табачок — такой же, а?
      — Нет-нет, это для тебя, Асланбек, не обижай старика! А пощусь я за пропущенные по болезни во время уразы дни. Так что все — по чести.
      — А теперь о наших базарных делах, отец, — с удовольствием раскуривая дареный табак, сказал парень. Он достал довольно толстую пачку денег и вручил Батмырзе. — Вот выручка за твой товар.
      — Валлаги, да это целое богатство, — изумился старый Батмырза. — Видать, сынок, сам аллах помогал тебе! Теперь я смогу купить не только овцу, но и маленького барашка, чтобы было и поминальное и заздравное мясо... Пусть молитвы, произнесенные на жертвоприношении, коснутся и тебя, сынок!..
     Батмырзе и в самом деле хватило теперь денег на овцу с ягненком.
      — Валлаги, — напутствовал Батмырзу бывший хозяин овцы и ягненка, — не пожалеешь о покупке. Послушайся моего совета, оставь ярочку на племя: подрастет — засыплет потомством, будешь все время с мясом!..
      — Пусть и тебе, тхамада, принесут добро мои деньги! Дай аллах, чтобы ты всегда резал скотину по радостному случаю! — не поскупился и Батмырза на добрые пожелания.
     Он гнал овцу с ягненком к своей тележке и прикидывал про себя, во сколько ему обойдется покупка пшена и пшеничной муки для пасты и локумов и не останется ли немного денег на гостинец Музарину. К огорчению старика, выходило, что не хватит.
     Но день на редкость удачно складывался для Батмырзы. Опять у него, как в волшебной сказке, сошлись все концы с концами: купил и муки, и пшена, а Музарину — ядовито-малинового леденцового петуха на палочке и фигурный пряник-лошадку. В душе у старика нет-нет и появлялось щемящее сомнение: «К добру ли такая удачливость?» — но тут же заглушалось спокойным удовлетворением, что везет он, Батмырза, домой долгожданную жертвенную овцу, и она охранит его ребят от несчастья...
     Путь обратный в аул был долгим, как месяц уразы.
     После базарной суеты он почувствовал слабость и вспомнил, что почти сутки не держал маковой росинки во рту. Но перекусить старику так и не удалось: на глаза ему попались жаренные на свином смальце картофельные лепешки. И вся прочая снедь показалась Батмырзе подозрительно жирной и румяной [1], так что пришлось ему довольствоваться стаканом горячего чая.
     
     [1] Мусульманам запрещено есть свинину в любом виде.
     

<< пред. <<   >> след. >>


Библиотека OCR Longsoft