| << пред. << >> след. >> ГЛАВА IX
Луна выходила на горизонт, когда виконт в сопровождении верного своего Помпея выехал из гостиницы почтенного Бискарро и пустился скакать по парижской дороге.
Около четверти часа виконт полностью предавался своим мыслям. В это время проехали почти полторы мили. Наконец виконт повернулся к своему конюху, который ехал шагах в трех позади своего господина.
— Помпей, — сказал он, — не попала ли к тебе как-нибудь моя перчатка с правой руки?
— Кажется, нет.
— Что ты делаешь там, с чемоданом?
— Смотрю, крепко ли он привязан, и затягиваю ремни, чтобы золото в нем не стучало. Звуки золота не доводят до добра, сударь, и притягивают неприятные знакомства, особенно ночью.
— Ты прекрасно делаешь, Помпей; я радуюсь, видя твое старание и благоразумие.
— Это очень простые достоинства старого солдата, виконт, и они очень хорошо идут к храбрости; однако ж, не путая храбрость с безрассудною отвагою, признаюсь, очень жалею, что господин Ришон не мог проводить нас: ведь трудно уберечь двадцать тысяч ливров, особенно в наше бурное время.
— Ты говоришь очень благоразумно, Помпей, — отвечал виконт, — и я совершенно с тобою согласен.
— Осмелюсь даже прибавить, — продолжал Помпей, видя, что виконт поощряет его трусость, — осмелюсь прибавить, что так отваживаться, как делаем мы, неблагоразумно. Позвольте мне подъехать к вам и осмотреть мой мушкетон.
— Ну, Помпей?..
— Мушкетон в порядке, и кто осмелится остановить нас, тому будет плохо. Ого, что там такое!
— Где?
— Да перед нами, шагах в ста, тут, направо...
— Что-то белое.
— Ого, — сказал Помпей, — что-то белое! Верно, перевязь! Мне очень хочется отправиться сюда, налево, за забор; это, употребляя военный термин, называется занять позицию. Не занять ли нам позиции, виконт?
— Если это перевязи, Помпей, так не беда; ведь перевязи носят только королевские солдаты, а королевские солдаты не грабят.
— Извините, виконт, вы очень ошибаетесь; напротив, везде рассказывают о мерзавцах, которые прикрываются мундиром королевских войск и совершают множество преступлений. Недавно еще в Бордо четвертовали двух конноегерей, которые... Мне кажется, я узнаю конноегерский мундир...
— Помилуй, помилуй, у конноегерей мундир синий, а мы видим что-то белое.
— Точно так, но часто они надевают белые блузы поверх мундира; так сделали и разбойники, четвертованные в Бордо... Вот эти что-то сильно размахивают руками и грозят... Такая уж у них тактика, виконт: они становятся на большой дороге и издали, с карабином в руках, принуждают несчастного путешественника бросать им кошелек.
— Но добрый мой Помпей, — возразил виконт, который сохранил еще присутствие духа, хотя сам порядочно испугался, — если они грозят издалека карабином, так и ты погрози им.
— Да, но они не видят меня, — отвечал Помпей, — стало быть, моя угроза бесполезна.
— Но если они тебя не видят, так не могут и грозить тебе; так мне кажется.
— Вы ровно ничего не понимаете в военном деле, — сказал Помпей с заметной досадой. — Со мною здесь будет то же самое, что случилось в Корбии.
— Надеюсь, что нет, Помпей; ведь, кажется, в битве при Корбии тебя ранили?
— Точно так, и ранили страшно. Я ехал тогда с господином де Канбом, бесстрашным человеком. Мы пустились в ночные разъезды для рекогносцировки поля, где намеревались дать сражение. Мы издали увидели перевязи. Я прошу его не предаваться бессмысленной отваге, а он идет прямо на перевязи. С досады я повернулся спиною. В эту минуту проклятая пуля... Ах, виконт, прошу вас, будем благоразумны!
— Пожалуй, Помпей, будем благоразумны; я вполне с тобою согласен. Однако ж, мне кажется, что перевязи вовсе не двигаются.
— Они чуют добычу. Подождем.
По счастью, путешественники ждали недолго. Через минуту луна вышла из-за черной тучи и великолепно осветила шагах в пятидесяти от виконта две или три рубашки, которые сушились на заборе с растянутыми рукавами.
Это-то и приняли они за перевязи, напомнившие Помпею его бедствие при Корбии.
Виконт громко захохотал и пустил лошадь в галоп. Помпей поскакал за ним, приговаривая:
— Какое счастье, что я не исполнил первой моей мысли: я хотел выстрелить в эту сторону и был бы похож на Дон Кихота. Видите, виконт, как полезны благоразумие и знание войны!
После сильного волнения человек всегда успокаивается на некоторое время. Проскакав мимо рубашек, путешественники наши проехали два лье довольно спокойно. Погода была бесподобная; широкая и черная тень падала от леса на одну сторону дороги.
— Решительно, я не люблю лунного света, — сказал Помпей. — Когда человек виден издалека, его легко поймать врасплох. Я всегда слыхал от старых солдат, что, если два человека ищут один другого, так луна покровительствует только одному. Мы хорошо освещены, виконт, это неблагоразумно.
— Так поедем в тени.
— Да, но если воры спрятались на опушке леса, так мы сами бросимся в их пасть... Во время похода никогда не подходят к лесу, не разведав его.
— По несчастью, у нас нет передового отряда. Не так ли называют тех, кто разузнает дорогу, мой добрый и храбрый Помпей?
— Точно так, точно так, — шептал старый слуга. — Ах, зачем Ришон не поехал с нами? Мы послали бы его вместо авангарда, а сами составили бы главный корпус.
— Ну, что же, Помпей, на что мы решились? Останемся ли на лунном свете? Или переберемся в тень?
— Переедем в тень, виконт; это, кажется мне, всего благоразумнее.
— Пожалуй.
— Вы боитесь, виконт?
— Нет, любезный Помпей, уверяю тебя, нет.
— И напрасно вы стали бы бояться, ведь я здесь и берегу вас; если б я был один, вы понимаете, так ничего бы не опасался. Старый солдат и черта не боится. Но вы такой товарищ, которого уберечь еще труднее, чем сокровище, лежащее у меня за седлом. Эта двойная ответственность пугает меня. Ага! Что там за черная тень? Ну, ясно, что она движется!
— Не спорю, — сказал виконт.
— Видите ли, что значит быть в тени: мы видим врага, а он нас не видит. Не кажется ли вам, что этот злодей несет ружье?
— Да. Но этот человек один, а нас двое.
— Виконт, кто ходит один, тот еще страшнее: одиночество показывает решительность характера. Знаменитый барон Дезадре ходил всегда один... Аи, смотрите, он, кажется, целится в нас... Он сейчас выстрелит, наклонитесь!
— Да, нет, Помпей, он только переложил мушкет с одного плеча на другое.
— Все равно, наклонимся, выдержим выстрел, припав к луке; уж так принято.
— Но ты видишь, что он не стреляет.
— А, он не стреляет, — сказал Помпей, приподнимая голову. — Хорошо! Он, верно, испугался, увидав наши решительные лица. Ага! Он боится, так позвольте мне переговорить с ним, а потом вы начнете говорить, только густым басом.
Тень приближалась. Помпей громко закричал:
— Э-ей, дружище! Кто ты?
Тень остановилась в видимом испуге.
— Ну, теперь вы извольте кричать, — сказал Помпей.
— Зачем? — спросил виконт. — Разве ты не видишь, что бедняга дрожит?
— А, он боится! — вскричал Помпей и бросился вперед, приподняв карабин.
— Помилуйте, сжальтесь! — вскричал незнакомец, становясь на колени. — Сжальтесь! Я бедный деревенский разносчик; вот уже более недели, как я не продал ни одного платка, и при мне вовсе нет денег.
Аршин, которым бедный разносчик мерил товары, показался Помпею мушкетом.
— Узнай, друг мой, — величественно сказал Помпей, — что мы не грабители, а люди военные, и путешествуем ночью, потому что ничего не боимся; ступай, ты свободен.
— Вот, друг мой, — прибавил виконт ласковым своим голосом, — вот тебе полпистоля за то, что мы напугали тебя, и желаю счастливого пути!
Виконт белою маленькою ручкою подал деньги бедняку, который ушел, благодаря небо за такую счастливую встречу.
— Вы напрасно это сделали, виконт; да, напрасно вы это сделали, — сказал Помпей минут через двадцать.
— Да что такое?
— Зачем дали вы денег этому человеку? Ночью никогда нельзя показывать, что у вас есть деньги. Помните, этот трус прежде всего закричал, что при нем вовсе нет денег.
— Правда, помню, — сказал виконт с улыбкой. — Но ведь он трус, как ты говоришь, а мы, напротив, как ты видишь, храбрые военные люди и ничего не боимся.
— Между словами "бояться" и "быть осторожным", виконт, такое же огромное расстояние, какое между трусостью и неблагоразумием. Извольте видеть, повторяю, неблагоразумно показывать незнакомому человеку, встретившемуся на большой дороге, что у вас есть деньги.
— Но когда незнакомец один и без оружия?
— Он может принадлежать к вооруженной шайке, он, может быть, шпион, посланный вперед для осмотра местности; он может вернуться с целою толпою, а что могут сделать два человека, как бы они ни были храбры, против толпы?
Виконт на этот раз признал упрек Помпея справедливым или, чтобы скорее избавиться от упреков, просто согласился с ним. В это время они приехали к речке Се, близ Сен-Жене.
Моста не было; следовало переправляться вброд.
Помпей кстати мастерски изложил виконту теорию переправы через реки, но теория не мост, и все-таки приходилось переправляться вброд.
По счастью, река была неглубока, и это новое обстоятельство показало виконту, что препятствия, на которые смотришь издали и ночью, кажутся не такими страшными, когда посмотришь на них вблизи.
Виконт начинал совершенно успокаиваться, потому что дело подходило к рассвету, как вдруг наши путешественники остановились, проехав половину леса, окружающего Марзас. Они услышали за собою очень явственно топот нескольких лошадей.
В это же время их собственные лошади подняли головы, и одна из них заржала. — На этот раз, — сказал Помпей дрожащим голосом, схватывая лошадь виконта за узду, — на этот раз, надеюсь, вы послушаетесь меня и полностью предоставите право распоряжаться старому опытному солдату. Я слышу топот конного отряда: нас преследуют. И это, верно, шайка вашего ложного разносчика: я говорил вам это, вам, неосторожный! Теперь не нужно излишней отваги, спасем жизнь и деньги. Бегство — часто единственный путь к победе. Гораций притворился, что он бежит...
— Так обратимся в бегство скорей, — сказал виконт, дрожа всем телом.
Помпей сильно пришпорил свою лошадь, превосходного руанского коня. Конь рванулся вперед с усердием, которое увлекло лошадь виконта, копыта их гремели по мостовой и выбивали искры из камней.
Так скакали они с полчаса; но путешественникам казалось, что враги все приближаются.
Вдруг в темноте раздался голос; сливаясь со свистом ветра от бешеного бега коней наших всадников, он казался зловещею угрозою злого духа.
От этого голоса седые волосы Помпея стали дыбом.
— Они кричат: стой! — прошептал он. — Слышите, они кричат нам: стой!
— Ну что же, надобно ли останавливаться? — спросил виконт.
— Как можно! — вскричал Помпей. — Поскачем вдвое скорее, если можно. Вперед! Вперед!
— Да, да, вперед, скорей, скорей! — кричал виконт, на этот раз так же испугавшийся, как и его вожатый.
— Они приближаются, приближаются! — сказал Помпей. — Что, слышите?
— Да, да!
— Их более тридцати! Ну, они опять зовут нас. Ну, мы решительно погибли!
— Загоним лошадей, если нужно, — сказал виконт, едва переводя дыхание.
— Виконт! Виконт! — кричал голос. — Остановитесь! Остановитесь! Остановись, старый дурак!
— Ах, они знают нас, они знают, что мы везем деньги к принцессе, они знают, что мы участвуем в заговоре: нас будут колесовать живых!
— Остановите! Остановите! — кричал голос.
— Они кричат, чтобы нас остановили! — продолжал Помпей. — У них впереди есть сообщники, мы окружены со всех сторон.
— А если мы бросимся в сторону, в поле, и они проскачут мимо нас?
— Превосходная мысль! — сказал Помпей... — В сторону! Оба всадника поворотили лошадей влево. Лошадь виконта удачно проскочила через ров; но тяжелый конь Помпея попал на самый край рва; земля не выдержала его тяжести, и он рухнул вместе со всадником. Бедный Помпей отчаянно закричал.
Виконт, уже ускакавший шагов на пятьдесят, услышал стоны слуги и, хотя сам дрожал всем телом, повернул лошадь и поспешил на помощь товарищу.
— Прошу пощады! — кричал Помпей. — Сдаюсь военнопленным; я принадлежу виконту де Канбу.
Громкий хохот отвечал на эти жалобные вопли; виконт, подъехав к Помпею в эту минуту, увидел, что храбрец целует стремя победителя, который старался успокоить несчастного ласковым голосом, насколько позволял ему хохот.
— Барон де Каноль! — закричал виконт.
— Да, разумеется, я сам. Нехорошо, виконт, заставлять так скакать людей, которые вас ищут.
— Барон де Каноль! — повторил Помпей, сомневаясь еще в своем счастье. — Барон де Каноль и господин Касторин!
— Разумеется, мы, господин Помпей, — отвечал Касторин, приподнимаясь на стременах и поглядывая через плечо своего господина, который от хохота наклонился к луке. — Да что вы делали во рву?
— Вы видите! — отвечал Помпей. — Лошадь моя упала в ту самую минуту, как я хотел укрепиться и, принимая вас за врагов, намеревался сразиться с вами отчаянно!
Встав и отряхнувшись, Помпей прибавил:
— Ведь это барон де Каноль, виконт!
— Как, вы здесь, барон? — спросил виконт с радостью, которая против его воли звучала в голосе.
— Да, я здесь, — отвечал барон, не сводя глаз с виконта (это упорство объясняется найденною в гостинице перчаткою). — Мне стало до смерти скучно в трактире, Ришон уехал от меня, выиграв мои деньги. Я узнал, что вы поехали по парижской дороге. По счастью, у меня в Париже есть дела, и я поскакал догонять вас. Я никак не воображал, что мне придется так измучиться. Черт возьми, виконт, вы удивительно ездите верхом!
Виконт улыбнулся и прошептал два-три слова.
— Касторин, — продолжал Каноль, — помоги Помпею сесть на лошадь. Ты видишь, что он никак не может сесть, несмотря на всю свою ловкость.
Касторин сошел с лошади и подал руку Помпею, который, наконец, попал в седло.
— Ну, теперь поедем, — сказал виконт.
— Позвольте, только одну минуту, — начал Помпей с заметным смущением, — мне кажется, у меня чего-то не хватает.
— Да, и мне тоже кажется, — сказал виконт, — у тебя не хватает чемодана.
— Ах, Боже мой! — прошептал Помпей, притворяясь очень удивленным.
— Несчастный! — вскричал виконт. — Неужели ты потерял...
— Он недалеко, — отвечал Помпей.
— Да вот не он ли? — спросил Касторин, поднимая чемодан с трудом.
— Да, да! — вскричал виконт.
— Да, да, — повторил Помпей.
— Но он не виноват, — сказал Каноль, желая приобрести дружбу старого слуги. — Во время падения ремни оборвались, и чемодан свалился.
— Ремни не оборвались, а отрезаны, — возразил Касторин. — Извольте посмотреть.
— Ага, Помпей! Что это значит? — спросил Каноль.
— Это значит, — сказал виконт строгим голосом, — что Помпей, опасаясь преследования воров, ловко отрезал ремни, чтобы избавиться от ответственности за казначейство. Каким военным термином называется такая хитрость, Помпей?
Помпей оправдывался тем, что неосторожно вынул охотничий нож; но так как он не мог дать удовлетворительного объяснения, то остался под сильным подозрением, что хотел пожертвовать чемоданом ради собственной своей безопасности.
Каноль показал себя не столь строгим. — Хорошо, хорошо, — сказал он, — подобные вещи часто случаются; но привяжите-ка чемодан. Эй, Касторин, помоги Помпею. Ты был совершенно прав, Помпей, когда боялся воров; чемодан у вас тяжелый, и от него никто бы не отказался.
— Не шутите, сударь, — сказал Помпей, вздрогнув, — всякая ночная шутка приносит беду.
— Ты совершенно прав, Помпей, всегда прав; поэтому-то я хочу проводить виконта и тебя: конвой из двух человек не покажется вам лишним.
— Разумеется, нет! — вскричал Помпей. — Чем больше людей, тем безопаснее.
— А вы, виконт, что думаете о моем предложении? — спросил Каноль, замечая, что виконт не так охотно, как его слуга, принимает учтивое предложение барона.
— Я вижу, — отвечал виконт, — вашу обычную благосклонность и от души благодарю вас. Но мы едем не по одной дороге, и я боюсь, что обеспокою вас, если приму предложение.
— Как? — сказал смущенный Каноль, видя, что спор, начатый в гостинице, продолжается и на большой дороге. — Как, мы едем не по одной дороге? Разве вы едете не...
— В Шантильи! — поспешно отвечал Помпей, задрожав при мысли, что ему, может быть, придется продолжать путь одному с виконтом.
Что же касается виконта, то он вздрогнул от досады, и если б было светло, то на лице его увидели бы краску гнева.
— Очень хорошо! — сказал Каноль, притворяясь, что не замечает гневных взглядов, которые виконт бросал на бедного Помпея. — Очень хорошо; ведь и я тоже еду в Шантильи. Я еду в Париж или, лучше сказать, — прибавил он с улыбкой, обращаясь к виконту, — мне нечего делать, и я сам не знаю, куда я еду. Если вы едете в Париж, так и я в Париж; если вы едете в Лион, так и я поеду в Лион; если вы едете в Марсель, мне очень давно хочется посмотреть Прованс, и я поеду в Марсель. Если вы едете в Стене, где стоит армия его величества короля, поедем в Стене. Хотя я родился на юге, но всегда особенно любил север. — Милостивый государь, — отвечал виконт с твердостью, которой, вероятно, был обязан своему раздражению, — говорить ли вам откровенно? Я путешествую один, по собственным делам величайшей важности, по причинам чрезвычайно серьезным, и — простите меня — если вы будете настаивать в просьбе, я буду принужден сказать вам, что вы мне мешаете.
Только воспоминание о перчатке, которую Каноль спрятал на груди между камзолом и сорочкою, могло удержать барона, вспыльчивого и пылкого, и он не показал обиды.
— Милостивый государь, — возразил он серьезно, — мне никто никогда не говорил, что большая дорога принадлежит одному человеку; а не всем. Ее называют даже, если я не ошибаюсь, королевским путем, в доказательство, что все подданные его величества равно могут ею пользоваться. Стало быть, я нахожусь на королевском пути вовсе без намерения мешать вам, я даже могу помочь вам, потому что вы молоды, слабы и почти без всякой защиты. Мне кажется, я вовсе не похож на вора. Но если вы думаете обо мне иначе, я должен сожалеть о моем несчастном лице. Простите, что я обеспокоил вас, милостивый государь. Честь имею раскланяться! Доброго пути!
Каноль, поворотив лошадь на другую сторону дороги, поклонился виконту. Касторин поехал за ним; Помпей всею душою желал быть с ними.
Каноль разыграл эту сцену с такою грациозною учтивостью, так ловко надел широкую свою шляпу на красивый лоб, окаймленный черными блестящими волосами, что виконт был поражен его благородным поступком и еще более его красотою.
Как мы уже сказали, Каноль переехал на другую сторону дороги. Касторин отправился за ним. Помпей, оставшись наедине с виконтом, вздыхал так, что мог растрогать камни на дороге. Наконец, виконт, после долгих размышлений, поехал в ту же сторону и, подъехав к Канолю, который притворился, что не видит и не слышит его, сказал едва слышным голосом только два слова:
— Барон де Каноль!
Каноль вздрогнул и обернулся, радость разлилась по его жилам; ему казалось, что все неземные звуки соединились, чтобы усладить его слух.
— Виконт! — сказал он в свою очередь.
— Послушайте, милостивый государь, — начал виконт ласковым и сладким голосом, — я боюсь, что был очень неучтив с таким достойным вельможею, как вы; простите мою застенчивость. Я воспитывался у родителей, которые из нежной любви ко мне боялись за меня беспрестанно; повторяю вам, простите меня, я вовсе не имел намерения оскорбить вас, а в доказательство искреннего нашего примирения позвольте мне ехать возле вас.
— Помилуйте, — вскричал Каноль, — не только позволяю, но даже прошу... Я не злопамятен, виконт, и в доказательство...
Он подал ему руку, в которую легла мягкая, нежная ручка виконта.
Остальную часть ночи провели в веселом разговоре. Барон говорил, виконт постоянно слушал и иногда улыбался.
Лакеи ехали позади; Помпей объяснял Касторину, почему Корбийское сражение было проиграно, между тем, как его можно было выиграть, если бы не забыли позвать Помпея на военный совет, который собирался в тот день утром.
— Кстати, — сказал виконт Канолю, когда показались первые лучи солнца, — каким образом кончили вы дело с герцогом д'Эперноном?
— Дело было нетрудное, — отвечал Каноль. — Судя по словам вашим, виконт, он имел дело до меня, а я не имел до него никакого дела. Он или устал ждать меня и уехал, или упорствует в своем намерении и теперь еще ждет меня.
— А Нанона Лартиг?.. — спросил виконт нерешительно.
— Нанона не может быть одновременно и дома с герцогом д'Эперноном, и в гостинице "Золотой Телец" со мною. От женщин нельзя требовать невозможного.
— Это не ответ, барон. Я спрашиваю, как вы, до безумия влюбленный в госпожу Лартиг, могли расстаться с нею?
Каноль взглянул на виконта и видел его очень ясно, потому что было уже светло, но на лице молодого человека уже не было видно досады.
Тут барону очень хотелось отвечать искренне, от души, но его удержало присутствие Помпея и Касторина и важный взгляд виконта; к тому же его останавливало и сомнение, он думал: "А если я ошибаюсь... если, несмотря на перчатку и маленькую ручку, это мужчина? Придется умереть со стыда в случае ошибки".
Поэтому он удержался и отвечал на вопрос виконта одною из тех улыбок, которые на все отвечают.
Остановились в Барбзие позавтракать и дать лошадям отдых. На этот раз Каноль завтракал с виконтом и за завтраком восхищался ручкою, надушенная перчатка которой привела его в такое сильное волнение. Кроме того, садясь за стол, виконт поневоле должен был снять шляпу и показать такие роскошные волосы, что всякий человек угадал бы, кто такой виконт, всякий человек, говорим мы, кроме человека влюбленного, потому что влюбленные слепы. Но Каноль ужасно боялся проснуться и лишиться очаровательного сна своего. Он находил что-то прелестное в переодевании виконта; это допускало его до самой приятной близости, которая тотчас бы прекратилась, если б последовало искреннее признание. Поэтому он не сказал виконту ни слова, которое могло показать, что его тайна открыта.
После завтрака опять пустились в дорогу и не сходили с лошадей до обеда. Время от времени усталость, которой виконт не мог уже выносить, покрывала лицо его синеватой бледностью или заставляла его дрожать всем телом; в таких случаях Каноль дружески спрашивал, что с ним делается. Виконт де Канб тотчас приходил в себя, улыбался, казалось, переставал страдать, предлагал даже ехать скорее, но Каноль на это не соглашался под предлогом, что путь далек и что необходимо беречь лошадей.
После обеда виконт едва мог встать с места. Каноль бросился и помог ему.
— Вам непременно нужно отдохнуть, молодой друг мой, — сказал Каноль. — Если мы таким образом будем продолжать, то вы умрете на третьей станции. В эту ночь мы остановимся и отдохнем. Я хочу, чтобы вы спали спокойно; лучшая комната в гостинице будет отдана вам, клянусь вам жизнью.
Виконт с таким смущением смотрел на Каноля, что барон едва не расхохотался.
— Когда предпринимается такое долгое путешествие, как наше, — сказал Помпей, — то следовало бы брать по палатке на человека.
— Или по палатке на двоих, — сказал Каноль очень просто, — этого было бы достаточно.
Виконт задрожал.
Удар поразил метко, и Каноль заметил это; мимоходом он успел подсмотреть знак, поданный виконтом Помпею.
Помпей подошел к своему господину. Виконт сказал ему несколько слов на ухо, и скоро Помпей под каким-то предлогом поскакал вперед и исчез.
Часа через полтора после этой проделки, объяснения которой Каноль и не думал спрашивать, путешественники наши, въехав в богатое селение, увидели Помпея на пороге приличной гостиницы.
— Ну, — сказал Каноль, — кажется, мы здесь проведем ночь?
— Да, если вам угодно, барон.
— Помилуйте! Я согласен на все, что вам угодно. Я уже сказал вам, я путешествую просто для удовольствия, а вы, напротив, как изволили говорить мне, путешествуете по важным делам. Только я боюсь, что вам будет нехорошо в этом дрянном трактире.
— О, — возразил виконт, — ночь скоро пройдет! Остановились; Помпей опередил Каноля и помог своему господину сойти с лошади; к тому же, Каноль подумал, что такая услужливость мужчины перед мужчиной может показаться смешною.
— Ну, скорей, где моя комната? — спросил виконт. Потом, повернувшись к Канолю, прибавил:
— Вы совершенно правы, барон, я чрезвычайно устал.
— Вот ваша комната, сударь, — сказала трактирщица, указывая на довольно просторную комнату на нижнем этаже, выходившую окнами на двор; окна были с решетками, а над комнатою красовались чердаки.
— А где же поместите меня? — спросил Каноль.
Он с жадностью посмотрел на дверь в соседнюю комнату, которая отделялась от комнаты виконта только тоненькою перегородкою, слабою преградою против такого сильного любопытства, какое испытывал барон Каноль.
— Ваша здесь, — отвечала трактирщица, — позвольте, я вас сейчас проведу туда.
И тотчас, не замечая недовольства Каноля, она повела его в конец коридора, в котором находилось множество дверей. Комнаты барона и виконта располагались напротив друг друга, через двор.
Виконт следил за ними глазами, стоя на пороге своей комнаты.
— Ну, теперь уже я не сомневаюсь в своем предположении, — подумал Каноль. — Я поступил, как дурак; но если покажу недовольство, то погибну безвозвратно. Постараемся быть как можно учтивее.
И, выйдя в конец коридора, он сказал:
— Прощайте, милый виконт, спите хорошенько; вы в самом деле нуждаетесь в покое. Угодно, я разбужу вас завтра? Не угодно, так вы разбудите меня, когда встанете. Желаю вам доброй ночи!
— Прощайте, барон! — отвечал виконт.
— Кстати, — продолжал Каноль, — не нужно ли вам чего-нибудь? Хотите, я пришлю вам Касторина, он поможет вам раздеться.
— Покорно благодарю, у меня есть Помпей; он спит возле моей комнаты, по соседству.
— Прекрасная предосторожность, я так же поступлю с Касторином. Очень благоразумная мера, не так ли, Помпей? Чем осторожнее в гостинице, тем лучше... Спокойной ночи, виконт.
Виконт отвечал таким же точно пожеланием, и дверь затворилась.
— Хорошо, хорошо, виконт, — прошептал Каноль, — завтра придет моя очередь готовить квартиры, и я отомщу вам. Хорошо, — продолжал он, — он задергивает даже занавески; вешает за ними какую-то простыню, чтобы даже не видно было его тени. Черт возьми! Какая изумительная скромность! Но все равно; до завтра!
Каноль в дурном расположении духа вошел в свою комнату, с досадой лег спать и видел во сне, что Нанона нашла у него в кармане серенькую перчатку виконта.
<< пред. << >> след. >> |