| << пред. << >> след. >> ГЛАВА IV
Мы видели, что Ковиньяк выехал из Либурна, и знаем, с какою целью.
Доехав до своих солдат, находившихся под командой Фергюзона, он остановился не для отдыха, а для исполнения плана, который был придуман его изобретательным умом во время быстрой езды не более, как в течение получаса.
Во-первых, он сказал себе, и весьма справедливо, что если он явится к принцессе после известных нам происшествий, то принцесса, приказавшая повесить Каноля, совершенно невинного, прикажет повесить его, Ковиньяка, которого она могла упрекать во многом. Стало быть, поручение его будет исполнено только отчасти, то есть Каноль будет спасен, а самого его повесят... Поэтому он надел простое солдатское платье, велел Баррабе, не знакомому с принцессой, надеть лучший его кафтан и, взяв с собою, поскакал по дороге в Бордо. Одно только беспокоило его: содержание письма, которое сестра его написала с полным убеждением, что для спасения Каноля стоит только показать эту бумагу принцессе. Беспокойство его возросло до такой степени, что он решил просто прочесть письмо, уверяя себя, что самый лучший дипломат не может успешно вести переговоров, если не знает дела полностью. К тому же, надобно сказать, Ковиньяк не страдал слишком большой доверчивостью к ближнему, и Нанона, хотя была сестрой его, однако могла сердиться на брата, во-первых, за приключение в Жоне, во-вторых, за бегство из замка Тромпет; могла, приняв на себя роль судьбы, возвратить Ковиньяка в тюрьму. Ковиньяк легко распечатал и прочел письмо, которое произвело на него странное и горестное впечатление.
Вот что писала Нанона:
"Ваше высочество!
За смерть несчастного Ришона вам нужна очистительная жертва: не берите невинного, возьмите настоящую преступницу. Не хочу, чтобы Каноль умер; убить Каноля значило бы мстить за убийство тоже убийством. Когда вы будете читать это письмо, мне останется ехать до Бордо не более мили. Я еду со всем моим имуществом. Вы выдадите меня черни, а себе оставите мое богатство, которое доходит до двух миллионов. Ваше высочество, на коленях молю оказать мне эту милость; я отчасти являюсь причиною нынешней войны; если я умру, провинция успокоится, и вы восторжествуете. Прикажите отсрочить казнь на четверть часа. Вы освободите Каноля только тогда, когда я буду в ваших руках; но тогда вы отпустите его непременно, не так ли?
Я вечно буду вам благодарною.
Нанона де Лартиг".
Ковиньяк, прочитав письмо, изумился, заметив, что на сердце у него тяжело, а на глазах — слезы.
С минуту он просидел безмолвно и неподвижно, как бы не веря тому, что прочитал. Потом вдруг он вскрикнул:
— Стало быть, правда, что на свете есть люди великодушные из одного удовольствия быть великодушными! Черт возьми! Они увидят, что и я могу быть великодушен, если надобно!
Тем временем он подъехал уже к городским воротам и отдал письмо Баррабе со следующим коротким наставлением:
— Что бы тебе ни говорили, отвечай только: "От короля!", а письмо отдай непременно самой принцессе.
Барраба отправился к дому, занимаемому принцессой, а Ковиньяк к замку Тромпет.
Барраба не встретил препятствий: улицы были пусты, город казался мертвым, все жители бросились на эспланаду. У ворот дворца часовые хотели остановить его, но по приказанию Ковиньяка он показал письмо и громко закричал:
— От короля!.. От короля!
Часовые приняли его за придворного курьера и пропустили. Барраба въехал во дворец так же, как в город.
Уже не в первый раз, как известно, достойный лейтенант Ковиньяка имел честь являться к принцессе Конде. Он спрыгнул с лошади и, зная дорогу, поспешно взбежал по лестнице, пробился сквозь испуганных лакеев до внутренних апартаментов; тут он остановился, потому что увидел принцессу и перед нею другую даму на коленях.
— Ваше высочество! Сжальтесь ради Бога! — говорила она.
— Клара, — отвечала принцесса, — оставь меня, будь рассудительна, вспомни, что мы отказались быть женщинами, как отказались от женского платья: мы лейтенанты принца и должны покоряться только политическому расчету.
— Ах, ваше высочество! — вскричала Клара, — для меня нет уже политических партий, нет политических расчетов, нет никакого мнения; у меня только он один, он, которого отдают смерти; когда он умрет, у меня уж ничего не будет, останется одно утешение — смерть...
— Клара, дитя мое, я уже сказала тебе, что невозможно исполнить твою просьбу, — отвечала принцесса. — Они убили Ришона; если мы не отплатим им тем же, мы обесчещены.
— О, ваше высочество! Какое же бесчестье в помиловании? Какое же бесчестье — пользоваться правом, предоставленным только владыкам земным? Скажите одно слово, одно! Он ждет, несчастный.
— Но ты с ума сошла, Клара. Я говорю тебе, что это невозможно.
— Но я сказала ему, что он спасен; показала ему акт прощения, подписанный вашею рукою; уверила его, что вернусь с подтверждением этой милости. — Я помиловала с условием, что другой заплатит за него; зачем выпустили того?
— Да он не виновен в этом бегстве, клянусь вам. К тому же, тот еще не спасся, может быть, его найдут.
— Как бы не так! — подумал Барраба, пришедший именно в эту минуту.
— Ваше высочество, время бежит... Его уведут. Им надоест ждать!
— Ты права, Клара, — сказала принцесса. — Я приказала все кончить к одиннадцати часам; а вот бьет одиннадцать, стало быть, все кончено.
Виконтесса вскрикнула и приподнялась; вставая, она встретилась лицом к лицу с Баррабой.
— Что вы? Что вам нужно? — вскричала она. — Уж не пришли ли вы известить нас о его смерти?
— Нет, сударыня, — отвечал Барраба, принимая самый ласковый вид. — Напротив, я хочу спасти его.
— Как? — вскричала виконтесса. — Говорите скорее.
— Вот только отдам это письмо принцессе. Виконтесса де Канб протянула руку, выхватила из рук посыльного письмо и, подавая принцессе, сказала:
— Не знаю, что написано в этом письме, но, ради неба, прочитайте!
Принцесса распечатала письмо и прочла вслух, а виконтесса де Канб, все больше бледнея, с жадностью ловила слова, произносимые принцессою.
— От Наноны! — вскричала принцесса, прочитав письмо. — Нанона здесь! Нанона отдается в наши руки! Где Лене? Где герцог? Эй, кто-нибудь!
— Я готов исполнить всякое поручение вашего высочества, — сказал Барраба.
— Спешите на эспланаду, туда, где совершается казнь; скажите, чтобы они остановились! Но нет! Вам не поверят!
Принцесса схватила перо, написала приказ остановить казнь и отдала письмо Баррабе. Он бросился из комнаты.
— О, — прошептала виконтесса, — она любит его больше, чем я! О, я несчастная, ей будет он обязан жизнью.
И эта мысль бросила ее без чувств в кресло, ее, которая весь день мужественно встречала все удары гневной судьбы.
Между тем Барраба не терял ни минуты: он не сошел, а слетел с лестницы, вскочил на лошадь и поскакал на эспланаду.
Когда Барраба был во дворце, Ковиньяк приехал в замок Тромпет. Тут, под покровительством ночи и широкой шляпы, которую он надвинул на глаза, он порасспросил сторожей, узнал подробности собственного побега и убедился, что Каноль заплатит за него. Тут инстинктивно, сам не зная, что он делает, он поскакал на эспланаду, в бешенстве шпорил лошадь, гнал ее сквозь толпу, разбивал и давил встречных.
Доскакав до эспланады, он увидел виселицу и закричал; но голос его исчез среди криков толпы, которую бесил Каноль, желая, чтобы она его растерзала.
В эту минуту Каноль увидел его, угадал его намерение и кивнул в знак того, что рад видеть его.
Ковиньяк приподнимается на стременах, смотрит кругом, не идет ли Барраба или посыльный от принцессы с приказанием остановить казнь... Но он видит только Каноля, которого палач силится оторвать от лестницы и поднять над землей.
Каноль рукою показывает Ковиньяку на сердце.
Тогда Ковиньяк берется за мушкет, прицеливается и стреляет.
— Благодарю, — сказал Каноль, поднимая руки. — По крайней мере, я умираю смертью солдата!
Пуля пробила ему грудь.
Палач приподнял тело, оставшееся на позорной веревке, но это был только труп.
Выстрел Ковиньяка раздался, как сигнал, в ту же минуту раздалась еще тысяча выстрелов. Кто-то закричал.
— Постойте! Постойте! Отрежьте веревку!
Но голоса его нельзя было расслышать в реве толпы; к тому же, пуля перерезала веревку, конвой был опрокинут чернью, виселица вырвана из земли, опрокинута, разбита, разрушена; палачи бегут; толпа чернеет везде, как тень, хватает труп, рвет его на куски и тащит куски по городу.
Толпа, неистовая в своей ненависти, думала увеличить муки Каноля, но, напротив, спасла его от гнусной казни, которой он всего более боялся.
Во время всего этого безумства Барраба пробрался к герцогу и, хотя сам видел, что опоздал, вручил ему письмо.
Герцог под звуки ружейных выстрелов отошел немного в сторону, потому что он всегда и везде был холоден и спокоен.
Он распечатал и прочел письмо.
— Жаль, — сказал он, поворачиваясь к своим офицерам, — предложение этой Наноны было бы лучше того, что сделано; но что сделано, то сделано.
Потом, подумав с минуту, прибавил:
— Кстати... она ждет нашего ответа за рекою; может быть, мы устроим и другое дельце.
И, не заботясь более о посыльном, он пришпорил лошадь и отправился вместе со своею свитою ко дворцу принцессы.
В ту же минуту гроза, собиравшаяся над Бордо, разразилась, и сильный дождь под удары грома хлынул на эспланаду, чтобы смыть с нее кровь невинного.
<< пред. << >> след. >> |