[в начало]
[Аверченко] [Бальзак] [Лейла Берг] [Буало-Нарсежак] [Булгаков] [Бунин] [Гофман] [Гюго] [Альфонс Доде] [Драйзер] [Знаменский] [Леонид Зорин] [Кашиф] [Бернар Клавель] [Крылов] [Крымов] [Лакербай] [Виль Липатов] [Мериме] [Мирнев] [Ги де Мопассан] [Мюссе] [Несин] [Эдвард Олби] [Игорь Пидоренко] [Стендаль] [Тэффи] [Владимир Фирсов] [Флобер] [Франс] [Хаггард] [Эрнест Хемингуэй] [Энтони]
[скачать книгу]


Александр Дюма-отец. Женская война

 
Начало сайта

Другие произведения автора

  Начало произведения

  ГЛАВА II

  ГЛАВА III

  ГЛАВА IV

  ГЛАВА V

  ГЛАВА VI

  ГЛАВА VII

  ГЛАВА VIII

  ГЛАВА IX

  ГЛАВА X

  ГЛАВА XI

  ГЛАВА XII

  ГЛАВА XIII

  ГЛАВА XIV

  Часть вторая

  ГЛАВА II

  ГЛАВА III

  ГЛАВА IV

   ГЛАВА V

  ГЛАВА VI

  ГЛАВА VII

  ГЛАВА VIII

  ГЛАВА IX

  ГЛАВА X

  ГЛАВА XI

  ГЛАВА XII

  Часть третья.

  ГЛАВА II

  ГЛАВА III

  ГЛАВА IV

  ГЛАВА V

  ГЛАВА VI

  ГЛАВА VII

  ГЛАВА VIII

  ГЛАВА IX

  ГЛАВА X

  ГЛАВА XI

  ГЛАВА XII

  ГЛАВА XIII

  ГЛАВА XIV

  ГЛАВА XV

  ГЛАВА XVI

  ГЛАВА XVII

  ГЛАВА XVIII

  ГЛАВА XIX

  ГЛАВА XX

  ГЛАВА XXI

  ГЛАВА XXII

  Часть четвертая.

  ГЛАВА II

ГЛАВА III

  ГЛАВА IV

  ГЛАВА V

  ГЛАВА VI

  ЭПИЛОГ

  II

<< пред. <<   >> след. >>

      ГЛАВА III
     
     
     Едва виконтесса ушла, едва голос ее исчез в отдалении и ворота затворились за нею, кружок офицеров сомкнулся вокруг Каноля и показались, неизвестно откуда, две зловещие фигуры. Они подошли к герцогу и униженно ждали его приказаний.
     Герцог указал им на арестанта.
     Потом он подошел к нему и сказал, кланяясь с обыкновенного своею ледяною холодностью:
      — Милостивый государь, вы, вероятно, поняли, что по причине бегства вашего товарища вас ждет участь, которая ему готовилась.
      — Да, догадываюсь, милостивый государь, — отвечал Каноль, — но в то же время я уверен, что ее высочество принцесса Конде простила меня лично. Я видел, да и вы могли видеть приказ об освобождении меня из тюрьмы в руках виконтессы де Канб.
      — Все это правда, милостивый государь, — возразил герцог, — но принцесса не могла предвидеть того, что случилось.
      — Так принцесса уничтожит свою подпись?
      — Да.
      — Принцесса крови не сдержит честного слова! Герцог оставался бесстрастным.
     Каноль посмотрел кругом.
      — Что? Уже пора? — спросил он.
      — Да.
      — А я думал, что подождут до возвращения виконтессы де Канб; ей обещали ничего не предпринимать во время ее отсутствия. Стало быть, сегодня никто не держит слова?
     И арестант с упреком взглянул не на герцога де Ларошфуко, а на Лене.
      — Ах, барон, — вскричал Лене со слезами на глазах, — простите меня! Принцесса решительно отказалась простить вас, однако, я долго просил ее: Бог мне свидетель! Спросите у герцога де Ларошфуко. Надобно отомстить за смерть бедного Ришона, и принцессу не тронули мои моления. Теперь, барон, судите меня сами: страшное положение, в котором вы находитесь, тяготело бы и над вами, и над виконтессой, и я осмелился — простите меня, чувствую, что очень нуждаюсь в вашей снисходительности — я осмелился обрушить все на одну вашу голову, потому что вы солдат, вы дворянин.
      — Так я ее уже не увижу! — прошептал Каноль, задыхаясь от волнения. — Вы советовали мне поцеловать ее — в последний раз!
     Рыдание, победившее твердость, разум и гордость, разорвало грудь Лене. Он отошел в сторону и горько заплакал. Тут Каноль посмотрел проницательными глазами на всех окружающих: он везде видел людей, взбешенных смертью Ришона и желавших знать, не падет ли духом осужденный, или людей сострадающих, старавшихся скрыть волнение, вздохи и слезы.
      — О, страшно подумать! — прошептал барон, в одно мгновение вспоминая прошлое и немногие минуты радости, которые выделялись, как острова, на жизненном море страданий, — страшно! У меня была любимая женщина; она только что впервые сказала мне, что любит меня! Как улыбалось мне будущее! Мечты всей жизни моей осуществлялись! И вот в эту минуту, в одну секунду смерть отнимает все!
     Сердце его сжалось, и он почувствовал, что ему хочется плакать; но тут он вспомнил, что он, как говорил Лене, солдат и дворянин.
      — Гордость, — думал он, — единственная истинная храбрость, существующая на свете, приди ко мне на помощь! Могу ли плакать о жизни, о таком ничтожном благе!.. Как стали бы смеяться, если бы могли сказать: "Каноль плакал, узнав, что надо идти на смерть!.." Что делал я в тот день, когда осаждали меня в Сен-Жорже и когда жители Бордо так же хотели убить меня, как теперь? Я сражался, шутил, смеялся!.. Черт возьми! Я и теперь сделаю то же; если не буду сражаться, так все-таки стану смеяться, стану шутить.
     В ту же минуту лицо его стало спокойным, как будто тревога покинула его сердце; он пригладил черные свои кудри и твердым шагом, с улыбкою на устах подошел к герцогу де Ларошфуко и Лене:
      — Милостивые государи, — сказал он, — на этом свете, полном странностей и неожиданности, надобно приучиться ко всему. Мне нужна была минута, — и я напрасно не попросил ее у вас, — мне нужна была минута, чтобы приготовить себя к смерти. Если это слишком много, то прошу простить, что я заставил вас ждать.
     Глубокое удивление пробежало по толпе. Сам осужденный понял, что все переходят от равнодушия к удивлению; это чувство, для него приятное, возвысило его и удвоило его силы.
      — Я готов, милостивые государи, — сказал он, — я жду вас. Герцог, изумленный на минуту, стал по-прежнему хладнокровен и подал знак.
     По этому знаку ворота растворились, и конвой приготовился идти.
      — Позвольте, — вскричал Лене, желая выиграть время, — позвольте, герцог! Мы ведем барона де Каноля на смертную казнь, не так ли?
     Герцог удивился.
     Каноль с любопытством взглянул на Лене.
      — Да, на смерть, — сказал герцог.
      — А если так, — продолжал Лене, — то барон не может обойтись без духовника.
      — Не нужно, — отвечал Каноль, — я могу обойтись без него.
      — Как? — спросил Лене, подавая арестанту знаки, которых тот не хотел понять.
      — Ведь я гугенот, — отвечал Каноль, — и предупреждаю вас, гугенот самый закоренелый. Если хотите сделать мне последнее удовольствие, позвольте умереть в моей вере.
      — В таком случае, ничто не удерживает вас, пойдемте! — сказал герцог.
      — Призвать ему аббата! Призвать аббата! — закричало несколько бешеных фанатиков.
     Каноль приподнялся на цыпочках, спокойно и самоуверенно посмотрел кругом и, повернувшись к герцогу, сказал строго:
      — Что за подлость хотят тут сделать? Мне кажется, только я один могу здесь исполнить свою волю, потому что я герой праздника. Поэтому я отказываюсь переменить веру и требую эшафота, притом как можно скорей: теперь уже мне надоело ждать.
      — Молчать! — закричал герцог, оборачиваясь к толпе.
     Потом, когда по велению его голоса и взгляда тотчас воцарилось молчание, он сказал Канолю:
      — Милостивый государь, делайте, что вам угодно.
      — Покорно благодарю... Так пойдем же... и пойдем скорее... Лене взял Каноля за руку.
      — Напротив, идите медленнее, — сказал он. — Кто знает будущее? Могут дать отсрочку, могут одуматься, может случиться какое-нибудь важное событие. Идите медленнее, заклинаю вас именем той, которая вас любит, которая будет так плакать, если узнает, что мы спешили...
      — О, не говорите мне о ней, прошу вас, — сказал Каноль. — Все мое мужество исчезает при мысли, что я навсегда разлучаюсь с нею... Нет! Что я говорю?.. Напротив, господин Лене, говорите мне о ней, повторяйте, что она любит меня, что будет любить всегда и, особенно, что она будет жалеть и плакать обо мне.
      — Ну, добрый и бедный друг мой, — отвечал Лене, — не ослабевайте! Вспомните, что на нас смотрят и не знают, о чем мы говорим.
     Каноль гордо поднял голову, и красивые его кудри рассыпались на плечах. Конвой вышел уже на улицу; множеством факелов освещалось шествие, так что можно было видеть спокойное и улыбающееся лицо арестанта.
     Он слышал, как плакали некоторые женщины, а другие говорили:
      — Бедняжка! Как он молод! Как хорош! Безмолвно двигались вперед; наконец, Каноль сказал:
      — Ах, господин Лене, как бы мне хотелось видеть ее еще раз.
      — Хотите, я пойду за нею? Хотите, я приведу ее сюда? — спросил Лене, лишившись всей своей твердости.
      — Да, да, — прошептал Каноль.
      — Хорошо, я иду; но вы убьете ее.
      — Тем лучше, — заговорил эгоизм в сердце барона. — Если ты убьешь ее, то она никогда не будет принадлежать другому.
     Потом вдруг Каноль превозмог последний припадок слабости и сказал:
      — Нет, не нужно!
     И, удерживая Лене за руку, прибавил:
      — Вы обещали ей оставаться со мною; оставайтесь!
      — Что говорит он? — спросил герцог.
     Каноль услышал его вопрос.
      — Я говорю, герцог, — отвечал он, — что не думал, что до эспланады так далеко.
      — Увы, не жалуйтесь, молодой человек, — прибавил Лене, — вот мы и пришли.
     Действительно, факелы, освещавшие шествие и авангард, шедший впереди конвоя, скоро исчезли на повороте улицы, за углом.
     Лене пожал руку молодому барону и, желая сделать последнюю попытку, подошел к герцогу. — Герцог, — сказал он вполголоса, — еще раз умоляю: сжальтесь, будьте милостивы! Казнью барона де Каноля вы повредите нашему делу.
      — Напротив, — возразил герцог, — мы докажем, что считаем наше дело правым, потому что не боимся мстить.
      — Такое мщение возможно только между равными, герцог. Что бы вы ни говорили, королева — все-таки королева, а мы ее подданные.
      — Не станем спорить о таких вопросах при бароне де Каноле, — сказал герцог вслух, — это неприлично.
      — Не будем говорить о помиловании при герцоге, — сказал Каноль, — вы видите, он намерен нанести серьезный удар королевской партии. Зачем мешать ему в такой безделице...
     Герцог не возражал; но по его сжатым губам, по его злобному взгляду видно было, что удар был направлен прямо и достиг цели. Между тем все двигались вперед, и Каноль, наконец, вышел на площадь. На другом конце эспланады шумела толпа и блестел круг из светлых мушкетов; в середине круга возвышалось что-то черное и безобразное, неясно рисовавшееся во мраке. Каноль подумал, что это обыкновенный эшафот. Но вдруг факелы на середине площади осветили этот мрачный предмет и обрисовали гнусную форму виселицы.
      — Виселица! — вскричал Каноль, останавливаясь и указывая пальцем на площадь. — Что там такое? Не виселица ли, герцог?
      — Да, вы не ошибаетесь, — отвечал герцог хладнокровно. Краска негодования выступила на лице несчастного; он оттолкнул двух солдат, сопровождавших его, и одним прыжком очутился возле герцога.
      — Милостивый государь, — вскричал он, — вы забыли, что я дворянин? Все знают, даже и сам палач, что дворянину следует отсечь голову.
      — Бывают обстоятельства...
      — Милостивый государь, — перебил Каноль, — говорю вам не от своего имени, а от имени всего дворянства, в котором вы занимаете такое важное место, вы, бывший князем, вы, который теперь носит титул герцога. Бесчестье падет не на меня, невинного, а на всех вас, на всех, потому что вы повесите одного из дворян!
      — Король повесил Ришона!
      — Милостивый государь, Ришон был храбрый солдат и благородный человек, но он не был дворянином по рождению; а я...
      — Вы забываете, — сказал герцог, — что здесь речь идет о мщении, о полном возмездии; если бы выбыли принцем крови, так вас все-таки повесили бы.
     Каноль хотел обнажить шпагу, но шпаги на нем не было; он одумался, гнев его утих; он понял, что вся сила его в его слабости.
      — Господин философ, — сказал он, — горе тем, кто пользуется правом такого мщения, и дважды горе тому, кто, пользуясь этим правом, забывает человеколюбие! Я не прошу пощады, прошу правосудия. Есть люди, которые любят меня, государь мой; я намеренно останавливаюсь на этом слове, потому что вы не знаете, что значит любить, это мне известно. В сердце этих людей вы навсегда запечатлеете с воспоминанием о моей смерти гнусный вид виселицы. Убейте меня шпагой, прострелите пулей; дайте мне ваш кинжал, и я зарежу сам себя, а потом вы повесите мой труп, если это вам приятно.
      — Ришона повесили живого, — хладнокровно возразил герцог.
      — Хорошо. Теперь выслушайте меня. Со временем страшное несчастье падет на вашу голову; тогда вспомните, что этим несчастьем само небо наказывает вас. Что касается меня, то я умираю с убеждением, что вы виновник моей смерти.
     Каноль бледный, дрожащий, но полный негодования и мужества, подошел к виселице и на виду толпы гордо и с презрением поставил ногу на первую ступеньку лестницы.
      — Теперь, палачи, — сказал он, — начинайте!
      — Да он только один! — закричала толпа в изумлении. — Дайте другого! Где другой? Нам обещали двоих!
      — А, вот это утешает меня, — сказал Каноль с улыбкой. — Эта добрая чернь даже недовольна тем, что вы делаете для нее. Слышите ли, герцог?
      — Смерть ему! Смерть ему! Мщение за Ришона! — зарычали десять тысяч голосов.
     Каноль подумал:
      — Если я их рассержу, так они могут разорвать меня на куски, и я не умру на виселице; как взбесится герцог...
     Потом он закричал:
      — Вы подлецы! Я узнаю некоторых из вас. Вы были при осаде Сен-Жоржа; я видел, как вы бежали... Теперь вы мстите мне за то, что я вас тогда сильно побил.
     Ему отвечали ревом.
      — Вы подлецы! — повторил он. — Вы бунтовщики, подлецы!
     Ножи заблистали, и на виселицу посыпались камни.
      — Хорошо, — прошептал Каноль. Потом прибавил вслух:
      — Король повесил Ришона и прекрасно сделал; когда он возьмет Бордо, так повесит еще немало других.
     При этих словах толпа хлынула, как поток, на эспланаду, опрокинула стражу и ограждения и с ревом бросилась к арестанту.
     В ту же минуту по приказанию герцога один из палачей приподнял Каноля, а другой надел ему на шею веревку.
     Каноль, почувствовав ее на шее, начал кричать и браниться еще громче: он хотел быть убитым вовремя, и ему нельзя было терять ни минуты. Он осмотрелся: везде видел он гневные лица и грозное оружие.
     Только один человек, одетый солдатом и сидевший на лошади, показал ему мушкет.
      — Ковиньяк! Это Ковиньяк! — вскричал Каноль, хватаясь за лестницу обеими руками, которых ему не связали.
     Ковиньяк мушкетом подал знак тому, которого не мог спасти, и прицелился.
     Каноль понял его.
      — Да! Да! - вскричал он, кивнув.
     Теперь скажем, каким образом Ковиньяк попал на эспланаду.
     

<< пред. <<   >> след. >>


Библиотека OCR Longsoft