| << пред. << >> след. >> ГЛАВА II
На другой день после въезда принцессы в Бордо Каноль давал большой обед на острове Сен-Жорж; он пригласил офицеров гарнизона крепости и комендантов прочих крепостей провинции.
В два часа пополудни, когда назначен был обед, Каноль встретил у себя человек двенадцать дворян, которых он видел в первый раз; они рассказывали о вчерашнем важном событии, шутили насчет дам, сопровождавших принцессу, и совсем мало походили на людей, собирающихся сражаться и заботящихся о самых важных государственных интересах.
Веселый Каноль в шитом золотом мундире оживлял общую радость своим примером.
Хотели садиться за стол.
— Милостивые государи, — сказал хозяин, — извините, недостает еще одного гостя.
— Кого же? — спросили молодые люди, глядя друг на друга.
— Верского коменданта; я писал ему, хотя не знаю его; именно потому, что мы не знакомы, я обязан быть с ним особенно обходительным. Поэтому я прошу вас дать мне еще полчаса времени.
— Верский комендант! — сказал старый офицер, привыкший к военной аккуратности, которого эта отсрочка заставила вздохнуть. — Позвольте, если я не ошибаюсь, теперь комендантом в Вере маркиз де Берне; но он сам не управляет, у него есть лейтенант.
— Так он не приедет, — сказал Каноль, — а пришлет своего лейтенанта вместо себя. Сам он, верно, при дворе, где добывают милости.
— Но, барон, — сказал один из гостей, — мне кажется, не нужно жить при дворе, чтобы продвигаться по службе; и я знаю одного коменданта, который не может жаловаться. Черт возьми! В три месяца он пожалован в капитаны, в подполковники и назначен комендантом острова Сен-Жорж. Славный скачок по службе, признайтесь сами!
— Да, признаюсь, — отвечал Каноль, покраснев, — и, не зная, чему приписать такие милости, должен сказать, что у меня есть какой-нибудь ангел-хранитель, раз мне так везет.
— Мы знаем вашего доброго, гения, — сказал лейтенант, показавший Канолю крепость. — Ваш добрый гений — ваши достоинства.
— Не оспариваю его достоинств, — сказал другой офицер, — напротив, первый признаю их. Но к этим достоинствам прибавлю еще рекомендацию одной дамы... самой умной, самой добродетельной, самой любезной из всех французских дам, разумеется, не считая королевы.
— Без намеков, граф, — сказал Каноль, улыбаясь. — Если у вас есть тайны, так берегите их для себя; если вы знаете тайны ваших друзей, так берегите их для друзей. — Признаюсь, — сказал юный офицер, — когда у нас просили извинения, отсрочки на полчаса, я думал, что дело идет о каком-нибудь ослепительном наряде. Теперь вижу, что я ошибся.
— Неужели мы пообедаем без женщин? — спросил другой.
— Что же делать? Разве пригласить принцессу со своей свитой? А больше нам не с кем обедать, — отвечал Каноль. — К тому же, не забудем, господа, что наш обед серьезный: если мы захотим говорить о делах, так надоедим только самим себе.
— Хорошо сказано, комендант, хотя, по правде, следует признаться, что теперь именно женщины предприняли нападение на нашу власть, а в доказательство приведу слова, которые при мне кардинал сказал дону Луи де Геро.
— Что же? — спросил Каноль.
— "Вы, испанцы, очень счастливы! Испанские женщины занимаются только деньгами, кокетством и любовниками, а у нас во Франции женщины выбирают себе поклонников, соображаясь с политикой; так что (прибавил кардинал с отчаянием), так что любовные свидания проходят в разборе распоряжений министра".
— Зато, — сказал Каноль, — война, которую мы теперь ведем, называется женскою. Это очень для нас лестно.
Полчаса, о которых просил Каноль, прошли; дверь отворилась, и лакей доложил, что кушанье готово.
Каноль пригласил гостей в столовую; но когда они пошли, голос другого лакея раздался в передней:
— Господин комендант крепости Вер!
— Ага, — сказал Каноль, — это очень мило с его стороны. И он пошел навстречу товарищу, которого еще не знал; но вдруг вскричал с удивлением:
— Ришон!.. Ришон — комендант Вера!
— Да, я, любезный барон, — отвечал Ришон, сохраняя свой обычный важный вид.
— Тем лучше! Тысячу раз лучше! — сказал Каноль, дружески пожимая ему руку. — Милостивые государи, — прибавил он, обращаясь к гостям, — вы не знаете моего друга, но я знаю его и громко говорю, что нельзя было поручить важной должности более честному человеку.
Ришон осмотрелся важно, как орел, который прислушивается, и, видя во всех взглядах только удивление и благосклонность, сказал Канолю:
— Любезный барон, вы беретесь отвечать за меня, так потрудитесь познакомить меня с этими господами, которых я не имею чести знать.
И Ришон указал глазами на трех или на четырех гостей, которых он видел в первый раз.
Тут начался обмен любезностями, которые придавали столько благородства и дружества всем встречам в то время. Через четверть часа Ришон стал другом всех молодых офицеров и мог уже попросить у каждого и его шпагу, и кошелек. Ручательством за него служили его известная храбрость, его безукоризненная репутация и благородство, выражавшееся в его глазах.
— Черт возьми! — сказал комендант Брона. — Надобно признаться, что кардинал Мазарини — знаток в военных людях и с некоторого времени мастерски устраивает дела. Он чует войну и хорошо выбирает комендантов: Каноль здесь, Ришон в Вере!
— А будут ли драться? — спросил Ришон небрежно.
— Будут ли драться? — повторил молодой человек, приехавший прямо от двора. — Вы спрашиваете, будут ли драться, Ришон?
— Да.
— Так я спрошу у вас, в каком положении ваши бастионы?
— Да они почти новые; я только три дня как вступил в управление крепостью, а произвел в них столько починок, сколько не было произведено в продолжение прежних трех лет.
— Ну, так они не замедлят пойти на пользу, — сказал молодой человек.
— Тем лучше, — прибавил Ришон. — Чего могут желать военные люди? Войны!
— Хорошо, — подхватил Каноль, — король теперь может почивать спокойно, потому что жители Бордо в узде: обе реки заняты.
— Правда, — произнес Ришон важно, — тот, кто дал мне это место, может надеяться на меня.
— А давно ли вы в Вере?
— Только три дня; а вы, Каноль, давно здесь?
— Уже неделю. Так ли вас приняли, как меня, Ришон? Мой прием был великолепен, и я, кажется, еще не достаточно отблагодарил моих офицеров; я слышал колокола, барабаны, радостные крики; не доставало только пушечной пальбы; но ее обещают мне через несколько дней, и это утешает меня.
— Вот какая разница между нами, — отвечал Ришон. — Я явился в крепость, мой милый Каноль, так же скромно, как вы великолепно; мне дан был приказ ввести в Вер сто человек, сто тюренских воинов, и я не знал, как это сделать, когда вдруг получил патент, подписанный герцогом д'Эперноном; в это время я находился в Сен-Пьере. Я тотчас поехал, отдал письмо моему лейтенанту и без шума, как можно тише, принял начальство над крепостью. Теперь я там.
Каноль, сначала смеявшийся, при последних словах Ришона встревожился каким-то мрачным предчувствием.
— И вы как дома? — спросил он.
— Стараюсь устроиться так, — отвечал Ришон спокойно.
— А сколько у вас человек?
— Во-первых, сто человек тюренского полка, все старые солдаты, дрались при Рокруа, на них можно положиться, потом рота, которую я набираю из городских жителей, и учу их по мере того, как рекруты прибывают: горожане, молодые люди, работники, всего человек двести. Наконец, жду подкрепления, еще человек сто или полтораста, завербованных тамошним капитаном.
— Капитаном Рамбле? — спросил один из гостей.
— Нет, капитаном Ковиньяком, — отвечал Ришон.
— Мы такого не знаем, — сказали несколько голосов.
— А я знаю, — сказал Каноль.
— Он испытанный роялист?
— Ну, не отвечаю за него. Однако, я имею полное право думать, что капитан Ковиньяк — приверженец герцога д'Эпернона и очень ему предан.
— Так и ответ готов: кто предан герцогу, тот предан и королю.
— Это, должно быть, передовой отряд королевского авангарда, — сказал старый офицер, старавшийся наверстать за столом потерянное время. — Мне говорили о нем.
— Разве его величество уже в дороге? — спросил Ришон с обыкновенным своим спокойствием.
— Да, теперь король должен быть, пожалуй, уже в Блуа, — отвечал молодой придворный.
— Вы знаете?..
— Точно знаю. Армией будет командовать маршал де Ла Мельере, который должен здесь в окрестностях соединиться с герцогом д'Эперноном.
— Может быть, в Сен-Жорже? — спросил Каноль.
— Или в Вере, — прибавил Ришон. — Маршал де Ла Мельере идет из Бретани, и Вер на его пути...
— Кому придется выдержать натиск двух армий, тот может бояться за свои бастионы, — сказал комендант Брона. — У маршала де Ла Мельере тридцать орудий, а у герцога двадцать пять.
— Славная пальба будет, — сказал Каноль, — жаль, что мы ее не увидим.
— Да, если кто-нибудь из нас не пристанет к партии принцев, — заметил Ришон.
— Ваша правда, но в любом случае Каноль все-таки увидит огонь. Если он перейдет к принцам, то познакомится с пушками маршала де Ла Мельере и герцога д'Эпернона; если останется верным королю, то увидит огонь жителей Бордо.
— О, их я не считаю страшными, — отвечал Каноль, — и, признаюсь, мне стыдно иметь дело только с ними. К несчастью, я телом и душою предан королевской партии, и мне придется довольствоваться войною с невоенными.
— А они повоюют с вами, — сказал Ришон, — уверяю вас!
— Так вы что-нибудь об этом знаете? — спросил Каноль.
— Не только знаю, но даже уверен в этом. Городской совет решил, что прежде всего займут остров Сен-Жорж.
— Хорошо, — отвечал Каноль, — пусть придут; я их жду. Начинали приниматься за десерт, как вдруг у ворот крепости раздались звуки барабана.
— Что это значит? — спросил Каноль.
— Черт возьми! — сказал молодой офицер. — Вот будет любопытно, если вас теперь атакуют, милый мой Каноль; приступ — чудесное времяпрепровождение после обеда. — Да, на то и похоже, — сказал старый комендант. — Эти проклятые горожане всегда так делают: беспокоят во время обеда. Я находился на аванпостах в Шарантоне, когда дрались у Парижа: мы никогда не могли ни позавтракать, ни пообедать спокойно.
Каноль позвонил. Солдат вошел в комнату.
— Что там такое? — спросил Каноль.
— Еще неизвестно, господин комендант; верно, посыльный от короля или от города.
— Узнай и приди сказать. Солдат поспешно вышел.
— Сядем опять за стол, — сказал Каноль гостям, которые почти все встали. — Успеем бросить десерт, когда услышим пушечную пальбу.
Гости засмеялись и сели на прежние места. Один только Ришон несколько беспокоился и внимательно смотрел на дверь, ожидая возвращения солдата. Но вместо солдата явился офицер с обнаженною шпагою.
— Господин комендант, — сказал он, — приехал парламентер.
— От кого? — спросил Каноль.
— От принцев.
— Откуда?
— Из Бордо.
— Из Бордо! — повторили все гости, кроме Ришона.
— Ого, — сказал старый офицер, — стало быть, война, действительно, объявлена, если посылают парламентеров?
Каноль задумался, и его лицо, за минуту еще веселое, приняло серьезное выражение, приличное обстоятельствам.
— Господа, — сказал он, — долг прежде всего!.. Вероятно, мне придется с парламентером города Бордо решить затруднительный вопрос. Не знаю, когда можно будет мне возвратиться к вам...
— Помилуйте! — отвечали все гости в один голос. — Отпустите нас, комендант; ваше дело напоминает нам, что и мы должны как можно скорее возвратиться на свои места. Стало быть, следует теперь же расстаться.
— Я не смел предложить вам этого, господа, — сказал Каноль. — Но если вы сами на это решились, я сознаюсь, что это очень благоразумно... Приготовить лошадей и экипажи! — закричал Каноль.
Через несколько минут, быстро, как на поле битвы, гости сели на лошадей или в экипажи и в сопровождении конвоев поехали в разных направлениях.
Остался один Ришон.
— Барон, — сказал он Канолю, — я не хотел расстаться с вами, как все другие, потому что вы знали меня лучше всех этих господ. Прощайте! Дайте мне руку; желаю вам всевозможного счастья!
Каноль подал ему руку.
— Ришон, — сказал он, глядя на него пристально, — я вас знаю; в вас происходит что-то необыкновенное; вы мне не говорите об этом, стало быть — это не ваша тайна. Однако, вы взволнованы, а когда такой человек, как вы, взволнован, должна быть важная причина.
— Разве мы не расстаемся? — сказал Ришон.
— Мы расставались в гостинице Бискарро, однако тогда вы были спокойны.
Ришон печально улыбнулся.
— Барон, — сказал он, — предчувствие говорит мне, что мы уже не увидимся.
Каноль вздрогнул: столько было грустного чувства в голосе Ришона, обыкновенно очень твердом.
— Что же, — отвечал Каноль, — если мы не увидимся, так один из нас умрет... умрет смертью храбрых, и, в таком случае, умирая, он будет уверен, что живет в сердце друга. Поцелуемся, Ришон! Вы пожелали мне счастья; я пожелаю вам мужества.
Они бросились друг другу в объятия, и долго благородные их сердца бились одно возле другого.
Ришон отер слезу, которая, может быть, в первый раз омрачила его гордый взгляд; потом, как бы боясь, что Каноль увидит эту слезу, он бросился из комнаты, вероятно, стыдясь, что выказал столько слабости при человеке, неустрашимая твердость которого была ему так известна.
<< пред. << >> след. >> |