| << пред. << >> след. >> ГЛАВА VI
— Теперь, Барраба, — сказал Ковиньяк, — нет ли у тебя в чемодане какого-нибудь платья попроще, в котором ты был бы похож на фискала?
— У меня осталось платье того сборщика податей, которого мы, вы знаете...
— Хорошо, очень хорошо; и у тебя, верно, его бумаги?
— Лейтенант Фергюзон приказал мне беречь их, и я берег их, как глаз свой.
— Лейтенант Фергюзон — удивительный человек! Оденься сборщиком и захвати его бумаги. Барраба вышел и через десять минут явился совершенно переодетым.
Он увидел Ковиньяка в черном платье, похожего, как две капли воды, на приказного.
Оба они отправились к дому прокурора. Господин Рабоден жил на третьем этаже; квартира его состояла из кабинета, рабочей комнаты и передней. Вероятно, были и еще комнаты, но они не открывались для клиентов, и потому мы не говорим о них.
Ковиньяк прошел переднюю, оставил Баррабу в рабочей комнате, бросив внимательный взгляд на двух писцов, которые делали вид, что пишут, а между тем играли, и вошел в кабинет.
Рабоден сидел за столом, до того заваленным делами, что действительно исчезал в кипе отношений, копий и приговоров. То был человек высокого роста, сухой и желтый, в черном узком платье. Услышав шум шагов Ковиньяка, он выпрямился, поднял голову, и она показалась из-за груды бумаг.
Ковиньяк подумал, что встретил василиска, создание, которое считалось новейшими писателями сказочным: так сильно маленькие глаза прокурора блестели огнем скупости.
— Милостивый государь, — сказал Ковиньяк, — извините, что я вошел к вам без доклада, но, — прибавил он, улыбаясь, как мог приятнее, — это привилегия моей должности.
— Привилегия вашей должности? — спросил Рабоден. — А что это за должность? Позвольте узнать.
— Я уголовный пристав.
— Вы пристав?
— Точно так, сударь.
— Я вас не понимаю.
— Сейчас изволите понять. Вы знаете господина Бискарро?
— Знаю, он мой клиент.
— Что вы о нем думаете?
— Что я думаю?
— Да-с.
— Думаю... думаю, что он хороший человек.
— Так вы ошибаетесь.
— Как ошибаюсь?
— Ваш хороший человек — преступник.
— Преступник!
— Да, милостивый государь, преступник. Он воспользовался уединенным положением своей гостиницы и давал приют злоумышленникам.
— Не может быть!
— Он взялся извести короля, королеву и кардинала Мазарини в случае, если они остановятся в его гостинице.
— Возможно ли!
— Я арестовал его и отвез в Либурнскую тюрьму; его обвиняют в измене отечеству.
— Милостивый государь, вы поразили меня! — вскричал прокурор, опускаясь в кресло.
— Но вот что еще хуже, — продолжал мнимый пристав, — вы замешаны в это дело.
— Я! — вскричал прокурор, и лицо его из желтого стало зеленоватым. — Я замешан! Как так?
— У вас в руках сумма, которую преступник Бискарро предназначал на содержание армии бунтовщиков.
— Правда, я получил для передачи ему...
— Четыре тысячи ливров; его пытали посредством башмаков, и при восьмом ударе трус сознался, что деньги эти хранятся у вас.
— Да, деньги точно у меня, но я получил их час тому назад, не более.
— Тем хуже, сударь, тем хуже!
— Почему же?
— Потому что я должен задержать вас.
— Меня?
— Разумеется: в обвинительном акте вы означены в числе сообщников.
Прокурор совсем позеленел.
— Если б вы не принимали этих денег, — продолжал Ковиньяк, — то было бы совсем другое дело; но вы приняли их, и они служат уликою, понимаете?
— Но если я отдам их вам, если отдам их сейчас, если объявлю, что не имею никаких отношений с подлецом Бискарро, если откажусь от знакомства с ним...
— Все-таки вы останетесь под сильным подозрением. Однако, безотлагательная выдача денег, может быть...
— Сию секунду отдам их, — отвечал прокурор. — Деньги тут и в том самом мешке, в котором мне их принесли. Я только пересчитал их.
— И все тут?
— Извольте сами сосчитать, милостивый государь.
— Это не мое дело, сударь, я не имею права дотрагиваться до конфискованных сумм. Но со мною либурнский сборщик податей; он прикомандирован ко мне для получения денег, которые несчастный Бискарро хранил в разных местах, чтобы потом собрать их, если того потребует необходимость.
— Правда, он меня очень просил немедленно переслать ему деньги тотчас по получении их.
— Видите ли, он уже, верно, знает, что принцесса Конде бежала из Шантильи и едет теперь в Бордо; он собирает все свои средства, чтобы составить себе партию. Мерзавец! А вы ничего не знали?
— Ничего, ничего!
— Никто не предупреждал вас?
— Никто!
— Что вы мне говорите! — сказал Ковиньяк, указывая пальцем на письмо путешественника, которое лежало развернутым на столе между разными другими бумагами. — Вы сами предоставляете мне доказательство противного.
— Какое доказательство?
— Прочтите письмо.
Прокурор прочел дрожащим голосом:
"Господин Рабоден.
Посылаю вам четыре тысячи ливров, которые по приговору суда обязан я заплатить трактирщику Бискарро и думаю, что он намерен употребить их на дурное дело. Сделайте одолжение, снабдите сего посыльного надлежащей квитанцией".
— Видите, тут говорится о преступных замыслах, — повторил Ковиньяк, — стало быть, слухи о преступлении вашего клиента дошли даже сюда.
— Я погиб! — сказал прокурор.
— Не могу скрыть от вас, что мне даны самые строгие приказания, — сказал Ковиньяк.
— Клянусь вам, что я невинен!
— Бискарро говорил то же самое до тех пор, пока его не принялись пытать; только при пятом ударе он начал признаваться.
— Говорю вам, милостивый государь, что я готов вручить вам деньги; вот они, возьмите их!
— Надобно действовать по форме, — сказал Ковиньяк. — Я уже сказал, что мне не дано позволения получать деньги, следующие в королевскую казну.
Он подошел к двери и прибавил:
— Войдите сюда, господин сборщик податей, и принимайтесь за дело.
Барраба вошел.
— Господин прокурор во всем признался, — продолжал Ковиньяк.
— Как! Я во всем признался! В чем?
— Да; вы признались, что вели переписку с трактирщиком Бискарро.
— Помилуйте, я получил от него всего-то два письма и написал ему одно.
— Вы сознались, что хранили его деньги.
— Вот они. Я получил для передачи ему только четыре тысячи ливров и готов отдать их вам.
— Господин сборщик, — сказал Ковиньяк, — покажите ваш паспорт, сосчитайте деньги и выдайте квитанцию.
Барраба подал ему паспорт сборщика податей, но прокурор, не желая оскорбить его, даже не взглянул на бумагу.
— Теперь, — сказал Ковиньяк, пока Барраба пересчитывал деньги, — теперь вы должны идти за мной.
— За вами?
— Да, ведь я вам уже сказал, что вас подозревают.
— Но клянусь вам, что я самый верный из всех подданных короля!
— Да ведь мало ли что можно говорить; и вы очень хорошо знаете, что в суде требуются не слова, а доказательства.
— Могу предоставить доказательства.
— Какие?
— Всю мою прежнюю жизнь.
— Этого мало: надобно обеспечить будущее.
— Скажите, что я должен сделать? Я сделаю...
— Вы бы могли доказать вашу преданность королю самым убедительным образом.
— Как же?
— Сейчас здесь, в Орлеане, один капитан, близкий мой знакомый, набирает роту для его величества.
— Так что же?
— Вступите в эту роту.
— Помилуйте! Я приказный...
— Королю очень нужны приказные, потому что дела чрезвычайно запутаны.
— Я охотно пошел бы на службу, но мне мешает вот эта моя контора.
— Поручите ее вашим писцам.
— Невозможно; кто же за меня будет подписывать?
— Извините, милостивые государи, если я вмешаюсь в разговор ваш, — сказал Барраба.
— Помилуйте, извольте говорить! — вскричал прокурор. — Сделайте одолжение, говорите! — Мне кажется, что вы будете очень плохой солдат...
— Да, очень плохой, — подтвердил прокурор.
— Так не лучше ли вам, вместо себя, отдать ваших писцов на службу...
— Очень рад! Чрезвычайно рад! — закричал прокурор. — Пусть друг ваш возьмет их обоих, я охотно отдаю вам их, они премилые мальчики.
— Один из них показался мне ребенком.
— Ему уже пятнадцать лет, сударь, да, пятнадцать лет! И притом он удивительно хорошо играет на барабане! Поди сюда, Фрикотин!
Ковиньяк махнул рукою, показывая, что желает оставить Фрикотина на прежнем его месте.
— А другой? — спросил он.
— Другому восемнадцать лет, сударь; рост пять футов шесть дюймов. Он хотел быть привратником в часовне и, стало быть, умеет уже владеть алебардой. Поди сюда, Шалюмо.
— Но он, мне кажется, кривой, — заметил Ковиньяк, повторяя прежний жест рукою.
— Тем лучше, милостивый государь, тем лучше, вы будете ставить его на передовые посты, и он будет в одно и то же время смотреть направо и налево, между тем как другие видят только прямо.
— Это очень выгодно, согласен; но вы понимаете, теперь казна истощена, тяжба пушечная стоит еще дороже, чем бумажная. Король не может принять на себя экипировку этих двух молодцов; довольно того, что казна их научит военной службе и будет содержать.
— Милостивый государь, — сказал прокурор, — если только это нужно для доказательства моей преданности королю... так я решусь на пожертвование.
Ковиньяк и Барраба перемигнулись.
— Что думаете вы? — спросил Ковиньяк у товарища.
— Кажется мне, что господин прокурор говорит искренне, — ответил подставной сборщик.
— И, стало быть, надо поберечь его. Дайте ему квитанцию в пятьсот ливров.
— Пятьсот ливров!
— Квитанцию с объяснением, что эти деньги пожертвованы господином прокурором на экипировку двух солдат, которых он приносит в дар королю для подтверждения усердия и преданности.
— По крайней мере, после такого пожертвования я могу быть спокоен?
— Думаю, да.
— Меня не станут беспокоить?
— Надеюсь.
— А если меня привлекут к суду?
— Тогда вы сошлетесь на меня. Но согласятся ли ваши писцы идти в солдаты?
— Будут очень рады.
— Вы уверены?
— Да, однако лучше бы не говорить им...
— О чести, которая предстоит им?
— Это было бы благоразумнее.
— Так что же делать? — Дело самое простое: я отошлю их к вашему другу. Как зовут его?
— Капитан Ковиньяк.
— Я отошлю их к вашему капитану Ковиньяку под каким-нибудь предлогом. Лучше было бы, если б я мог послать их за город, чтобы не случилось какого-нибудь шума.
— Пожалуй, правильно!
— Так я вышлю их за город.
— На большую дорогу из Орлеана в Тур.
— В ближайшую гостиницу.
— Хорошо: они встретят там капитана Ковиньяка, он предложит им по стакану вина, они согласятся, он предложит выпить за здоровье короля, они выпьют, и вот они солдаты.
— Бесподобно, теперь надо позвать их. Прокурор позвал обоих писцов.
Фрикотин был крошечный человечек, живой, ловкий и толстенький. Шалюмо был высокий дурак, тонкий, как спаржа, и красный, как морковь.
— Милостивые государи, — сказал им Ковиньяк, — прокурор ваш дает вам тайное и важное поручение: завтра утром вы поедете в первую гостиницу по дороге из Орлеана в Тур и возьмете там бумаги, относящиеся к тяжбе капитана Ковиньяка с герцогом де Ларошфуко; прокурор даст каждому из вас по двадцать пять ливров в награду.
Доверчивый Фрикотин подпрыгнул от радости. Шалюмо, бывший поосторожнее товарища, взглянул на прокурора и на Ковиньяка с выражением крайней недоверчивости.
— Позвольте, — сказал прокурор, — погодите, я еще не обещал этих пятидесяти ливров.
— А эту сумму, — продолжал Ковиньяк, — прокурор получит от процесса капитана Ковиньяка с герцогом де Ларошфуко.
Прокурор опустил голову, он был пойман: следовало или повиноваться, или идти в тюрьму. — Хорошо, — сказал он, — я согласен; но надеюсь, что вы дадите мне квитанцию.
— Вот она, — отвечал сборщик податей, — изволите видеть, я предупредил ваше желание.
Он подал ему бумагу, на которой были написаны следующие строки:
"Получено от господина Рабодена пятьсот ливров, добровольное пожертвование королю в борьбе против принцев".
— Если вы непременно хотите, так я внесу в квитанцию обоих писцов.
— Нет, нет, она и так очень хороша.
— Кстати, — сказал Ковиньяк прокурору, — велите Фрикотину захватить барабан, а Шалюмо — алебарду; все-таки не нужно будет покупать этих вещей.
— Но под каким предлогом могу я дать им такое приказание?
— Под предлогом, чтоб им было веселее в дороге.
Мнимый пристав и мнимый сборщик податей ушли. Прокурор остался один. С ужасом вспоминал он об угрожавшей опасности и радовался, что отделался от нее так дешево.
<< пред. << >> след. >> |