| << пред. << >> след. >> ГЛАВА V
Пора уже нам вернуться к одному из главных наших действующих лиц, который на добром коне скачет по большой дороге из Парижа в Бордо с пятью товарищами. Глаза их блестят при каждом звоне мешка с золотом, которое лейтенант Фергюзон везет на своем седле. Эта музыка веселит и радует путешественников, как звук барабанов и военных инструментов ободряет солдата во время трудных переходов.
— Все равно, все равно, — говорил один из товарищей, — десять тысяч ливров — славная штука!
— То есть, — прибавил Фергюзон, — это была бы бесподобная штука, если б не была дана в долг; но она должна поставить целую роту принцессе Конде. Nimium satis est, как говорили древние, что значит примерно: тут и многого мало. Но вот беда, мой милый Барраба, у нас нет даже этого малого, которое соответствует многому.
— Как дорого стоит казаться честным человеком! — сказал вдруг Ковиньяк. — Все деньги королевского сборщика податей пошли на упряжь, на платье и на шитье! Мы блестим, как вельможи, и простираем роскошь даже до того, что у нас есть кошельки; правда, в них ровно ничего нет. О, наружность!
— Говорите за нас, капитан, а не за себя, — возразил Барраба, — у вас есть кошелек и в нем кое-что: десять тысяч ливров!
— Друг мой, — сказал Ковиньяк, — ты, верно, не слыхал или дурно понял то, что сейчас сказал Фергюзон об обязанностях наших в отношении к принцессе Конде? Я не принадлежу к числу тех людей, которые обещают одно, а делают совсем другое. Лене отсчитал мне десять тысяч ливров с тем, чтобы я набрал ему целую роту; я наберу ее, или черт возьмет меня! Но он должен заплатить мне еще сорок тысяч в тот день, как я представлю ему рекрутов. Тогда, если он не заплатит мне этих сорока тысяч ливров, мы увидим...
— На десять тысяч! — закричали четыре голоса иронически, потому что из всего отряда один Фергюзон, веривший в изумительную изобретательность капитана, был убежден, что Ковиньяк достигнет предполагаемой цели. — На десять тысяч вы соберете целую роту!
— Да, — сказал Ковиньяк, — если б даже пришлось прибавить что-нибудь...
— А кто же прибавит что-нибудь?
— Уж, верно, не я, — сказал Фергюзон.
— Так кто же? — спросил Барраба.
— Кто? Первый, кто нам встретится! Вот, кстати, я вижу человека, там на дороге. Вы сейчас увидите...
— Понимаю, — сказал Фергюзон.
— Только-то? — спросил Ковиньяк.
— И удивляюсь.
— Да, — сказал один из всадников, подъезжая к Ковиньяку, — да, я очень хорошо понимаю, что вы непременно хотите исполнить ваше обещание, капитан; однако, мы точно проиграем, если будем слишком честны. Теперь имеют в нас нужду; но если завтра мы наберем роту, то ее отдадут доверенным офицерам, а нас поблагодарят, нас, которые трудились и вербовали.
— Ты глуп, как пробка, друг мой Карротель, и это я говорю тебе не в первый раз, — отвечал Ковиньяк. — Твое нелепое теперешнее рассуждение лишает тебя того звания, которое я назначил тебе в этой роте; ведь очевидно, что мы будем первые шесть офицеров в этой армии. Я назначил бы тебя прямо лейтенантом, Карротель, но теперь ты будешь только сержантом. По милости этого глупца, рассуждения которого ты сейчас слышал, Барраба, ты, ничего не говоривший, будешь сержантом до тех пор, пока не повесят Фергюзона; тогда я произведу тебя в лейтенанты по праву старшинства. Но, смотрите, не терять из виду моего первого солдата, вон он!
— Вы знаете, кто он? — спросил Фергюзон.
— Нет.
— Он, должно быть, горожанин, потому что на нем черный плащ.
— Так ли?
— Посмотрите сами, ветер поднимает его.
— Бели на нем черный плащ, так он, верно, богатый горожанин; тем лучше: мы вербуем людей на службу принцев, и надо, чтобы рота наша состояла из людей порядочных. Если б мы трудились для скряги Мазарини, так все бы годилось; но для принцев — другое дело! Фергюзон, у меня есть предчувствие, что у меня будет удивительная рота.
Весь отряд пустился рысью догонять прохожего, который спокойно держался середины дороги.
Когда почтенный горожанин, ехавший на добром лошаке, увидел скачущих красивых всадников, он почтительно отъехал к краю дороги и поклонился Ковиньяку.
— Он учтив, — сказал Ковиньяк, — это уже очень хорошо; но не умеет кланяться по-военному; впрочем, мы его выучим.
Ковиньяк отвечал на поклон поклоном, подъехал к нему и спросил:
— Милостивый государь, скажите нам, любите ли вы короля?
— Разумеется, — отвечал путешественник.
— Бесподобно! — вскричал Ковиньяк в восторге. — А любите ли вы королеву?
— Чрезвычайно уважаю ее.
— Чудо! А кардинала Мазарини?
— Кардинал Мазарини великий человек, и я всегда удивляюсь ему!
— Бесподобно! В таком случае, — продолжал Ковиньяк, — мы имели счастье встретить человека, совершенно преданного королю?
— Разумеется.
— И готового показать усердие?
— В любое время.
— Какая счастливая встреча! Только на больших дорогах случаются такие встречи!
— Что вы хотите сказать? — спросил путешественник, поглядывая с беспокойством на Ковиньяка.
— Я хочу сказать, сударь, что надобно ехать за нами. Путешественник подскочил в седле от неожиданности, удивления и страха.
— Ехать за вами? Куда?
— Да я и сам не знаю; туда, куда мы едем.
— Милостивый государь, я езжу только с людьми знакомыми и известными мне.
— Это совершенно справедливо и очень благоразумно, и потому я скажу вам, кто я.
Путешественник показал рукою, что знает, кто они; но Ковиньяк продолжал, как бы не заметив его жеста.
— Я Ролан де Ковиньяк, капитан не существующей еще роты, это правда, но уже достойно представляемой здесь моим лейтенантом Луи Габриэлем Фергюзоном, сержантом Жоржем-Гильомом Баррабой, сержантом Зефирином Карротелем и этими двумя господами, из которых один у меня ефрейтором, а другой квартирмейстером. Теперь вы знаете нас, милостивый государь, — прибавил Ковиньяк с приятною улыбкою, — и, смею надеяться, не чувствуете антипатии к нам.
— Но, милостивый государь, я уже служил королю в городской милиции и очень аккуратно уплачиваю подати, налоги, пошлины и прочее, — отвечал озадаченный путешественник.
— Поэтому-то, — возразил Ковиньяк, — я приглашаю вас на службу не к королю, а к принцам; вы видите здесь представителя их.
— На службу к принцам, врагам короля! — вскричал горожанин, еще более удивленный. — Так зачем же спрашивали вы меня, люблю ли я короля?
— Потому, что я не посмел бы беспокоить вас, если б вы не любили короля, порицали королеву, ругали Мазарини; в таком случае я считал бы вас за брата...
— Но, позвольте, милостивый государь, ведь я не невольник, не пленный!
— Точно так, сударь, но вы солдат, то есть очень легко можете выбраться в капитаны, как я, или в маршалы Франции, как Тюренн.
— Милостивый государь, мне часто приходилось судиться.
— Тем хуже, сударь, тем хуже; привычка к тяжбам — самая дурная из всех привычек. У меня никогда не было тяжб, может быть, потому, что я учился и готовился в адвокаты.
— Но я изучил законы Франции.
— А это дело нелегкое. Вы знаете, что между Юстиниановыми пандектами и последним парламентским решением, постановившим, по случаю смерти маршала д'Анкра, что иностранец никогда не может быть министром во Франции, существуют восемнадцать тысяч семьсот семьдесят законов, не считая королевских приказаний. Но, впрочем, бывают люди с удивительною памятью, Пико делла Мирандола говорил на двенадцати языках, когда ему было только восемнадцать лет. А какую пользу извлекли вы из знания законов, милостивый государь?
— Какую? А ту, что на большой дороге не забирают людей без особого позволения.
— Оно есть у меня. Посмотрите!
— От принцессы?
— От ее высочества.
И Ковиньяк почтительно поднял шляпу.
— Стало быть, во Франции два короля? — вскричал несчастный путешественник.
— Точно так, сударь; вот почему я имел честь просить вас предпочесть моего и почитаю обязанностью пригласить вас на его службу.
— Милостивый государь, я подам жалобу парламенту! — Парламент — третий король, это правда, и вам, вероятно, придется служить и ему. Наша политика чрезвычайно обширна. Извольте идти, сударь!
— Но я не могу идти с вами, милостивый государь; меня ждут по делам.
— Где?
— В Орлеане.
— Кто ждет?
— Мой прокурор.
— Зачем?
— По денежному делу.
— Первое дело — служба Франции!
— Но разве нельзя обойтись без меня?
— Мы надеялись на вас! Неужели вы измените нам? Но если, как вы изволите говорить, вы отправляетесь в Орлеан по денежному делу...
— Да, точно.
— В какую сумму дело?
— В четыре тысячи ливров.
— Которые вам следует получить?
— Нет, заплатить.
— Вашему прокурору?
— Именно ему.
— За выигранную тяжбу?
— Нет, за проигранную.
— А, это обстоятельство можно принять во внимание... Четыре тысячи ливров! Такую именно сумму вы должны были бы заплатить, если б принцы согласились взять вместо вас подставного рекрута.
— Вот еще! Да я найду охотника за сто экю!
— Такого рекрута, как вы, который бы ездил на лошаке, как на лошади, как вы, который знал бы восемнадцать тысяч семьсот семьдесят законов! Не может быть! За обыкновенного человека, разумеется, довольно и сто экю; но если б мы довольствовались обыкновенными людьми, так не стоило бы вступать в соперничество с кардиналом Мазарини. Нет, нам нужны люди вашего достоинства, вашего звания, вашего роста. Черт возьми! Почему вы так мало цените себя! Мне кажется, вы стоите четырех тысяч ливров.
— Вижу, к чему вы подбираетесь! — вскричал путешественник. — Вы хотите обокрасть меня с оружием в руках!
— Милостивый государь, вы оскорбляете нас, — возразил Ковиньяк, — и мы с вас живого содрали бы кожу, если б не боялись повредить доброй славе армии принцев. Нет, милостивый государь, отдайте нам ваши четыре тысячи ливров; но не думайте, что это взятка, нет, это необходимость.
— Так кто же заплатит моему прокурору?
— Мы.
— А доставите ли мне квитанцию?
— Как следует, по форме.
— Им подписанную?
— Разумеется.
— Ну, это другое дело.
— Вот видите! Что ж, согласны?
— Поневоле согласишься, когда нельзя сделать иначе.
— Теперь дайте мне адрес прокурора и кое-какие необходимые сведения.
— Я сказал, что плачу деньги по приговору суда.
— Кому?
— Трактирщику Бискарро; он взыскивает с меня эти деньги, как наследство после жены, которая была из нашего Орлеана.
— Осторожнее! — прошептал Фергюзон.
Ковиньяк подмигнул, что значило: не бойся, я уже все обдумал.
— Бискарро! — повторил Ковиньяк. — Кажется, гостиница его около Либурна? — Точно так, между Либурном и Кюбзаком.
— Под вывескою "Золотой Телец"?
— Да, да, вы знаете его? — Немножко.
— Мерзавец! Тянет с меня деньги...
— Которых вы ему не должны?
— Должен... но надеялся не заплатить их.
— Понимаю, это очень неприятно.
— О, уверяю вас, что мне было бы гораздо приятнее видеть эти деньги в ваших руках, чем в его.
— Ну, так вы будете довольны.
— А квитанция?
— Поезжайте с нами и получите ее.
— Но как вы ее добудете?
— Это уж мое дело.
Поехали к Орлеану, куда и прибыли через два часа. Путешественник привел вербовщиков в гостиницу, которая находилась поближе к дому прокурора. То была предрянная харчевня под вывескою "Голубка".
— Теперь, — спросил путешественник, — что нам делать? Мне бы очень не хотелось отдавать моих четырех тысяч прежде получения расписки.
— Пожалуй, извольте. Знаете ли вы руку прокурора?
— Как не знать!
— Если мы принесем расписку от него, вы без затруднения отдадите нам деньги?
— Тотчас отдам! Но без денег мой прокурор не даст расписки. Я его знаю.
— Я заплачу ему эту сумму, — сказал Ковиньяк.
И в ту же минуту вынул из мешка четыре тысячи ливров, две тысячи луидорами и две тысячи полупистолями, и разложил их кучками перед глазами удивленного горожанина. — Как зовут вашего прокурора? — спросил он.
— Рабоден.
— Возьмите перо и пишите.
Горожанин взял перо.
"Господин Рабоден!
Посылаю вам четыре тысячи ливров, которые по приговору суда обязан я заплатить трактирщику Бискарро, и думаю, что он намерен употребить их на дурное дело. Сделайте одолжение, снабдите сего посыльного надлежащей квитанцией".
— А потом? — спросил путешественник.
— Поставьте число и подпишите.
Тот подписал.
— Ну, Фергюзон, — сказал Ковиньяк, — возьми это письмо и деньги, переоденься мельником и ступай поскорей к прокурору.
— Зачем?
— Отдай ему деньги и возьми с него расписку.
— Только-то?
— Да.
— Я что-то не понимаю.
— Тем лучше: так исправнее исполнишь поручение. Фергюзон питал безграничное доверие к своему капитану и без возражений пошел к дверям.
— Дайте нам вина, самого лучшего, — сказал Ковиньяк, — нашему новому товарищу, верно, хочется выпить.
Фергюзон поклонился и вышел. Через полчаса он воротился и застал капитана и путешественника за столом; оба они потягивали знаменитое орлеанское винцо, которое услаждало гасконский вкус Генриха IV.
— Что? — спросил Ковиньяк.
— Вот квитанция.
— Так ли?
И Ковиньяк передал путешественнику гербовую бумагу.
— Именно так!
— Квитанция писана по форме?
— Совершенно.
— Так вы можете, основываясь на этой квитанции, отдать мне ваши деньги?
— Могу.
— Так давайте.
Путешественник отсчитал четыре тысячи ливров; Ковиньяк положил их в свой мешок, заменив ими отсутствовавшие деньги.
— И этими деньгами я откупился? — спросил гость.
— Да, разумеется, если вы не набиваетесь на службу.
— Не то что, но...
— Что же? Говорите! У меня есть предчувствие, что мы не разойдемся, не уладив другого дела.
— Очень может быть, — отвечал гость, совершенно успокоившийся после получения квитанции, — видите ли, у меня есть племянник...
— Ага, вот что!
— Малый грубый и беспокойный.
— И вы хотели бы избавиться от него?
— Нет, нет... но думаю, что из него вышел бы превосходный солдат.
— Пришлите мне его, я сделаю из него героя.
— Так вы примете его?
— С величайшей радостью.
— У меня также есть и крестник, за воспитание которого я плачу очень значительную сумму.
— Вы хотите и ему дать в руки мушкет? Дело! Пришлите мне крестника вместе с племянником, это будет стоить вам только пятьсот ливров за обоих, не больше.
— Пятьсот ливров! Я вас не понимаю.
— Да ведь платят при поступлении.
— Так как же вы хотите заставить меня заплатить за то, чтобы не поступать на службу?
— Это совсем другое дело! Ваш племянник и ваш крестник заплатят каждый по двести пятьдесят ливров, и вы о них уже никогда не услышите.
— Черт возьми! Ваше обещание очень соблазнительно! А им будет хорошо?
— Ну, если они попробуют послужить под моим начальством, то не захотят быть китайскими мандаринами. Спросите у этих господ, как я их кормлю. Отвечайте, Барраба, Карротель.
— Действительно, — сказал Барраба, — мы живем, как вельможи.
— А как они одеты! Посмотрите.
Карротель повернулся и показал свое великолепное платье со всех сторон.
— Да, — сказал путешественник, — платья нельзя осудить.
— Так вы пришлете мне ваших молодцов?
— Да, хочется! Вы долго пробудете здесь?
— Нет, недолго, уедем завтра утром, но поедем шагом, чтобы они могли догнать нас. Дайте нам пятьсот ливров, и дело будет кончено.
— Со мною только двести пятьдесят.
— Вы отдадите им остальные двести пятьдесят и под предлогом доставки этой суммы пришлете их ко мне; а иначе, если у вас не будет предлога, они, пожалуй, догадаются.
— Но, — сказал гость, — они, может быть, возразят мне, что одного человека достаточно для исполнения такого поручения?
— Скажите им, что на дорогах грабят, и дайте каждому из них двадцать пять ливров в счет жалованья.
Гость смотрел на Ковиньяка с изумлением.
— Право, — сказал он, — только военных людей не останавливают никакие препятствия.
И, отсчитав двести пятьдесят ливров Ковиньяку, он вышел в восторге, что за такую малую сумму смог пристроить племянника и крестника, содержание которых стоило ему более ста пистолей в год.
<< пред. << >> след. >> |