| << пред. << >> след. >> ГЛАВА XIV
Мы уже сказали, что наши самозванцы-вельможи ехали на превосходных конях. Лошади их имели важное преимущество: они были свежее лошадей, явившихся утром с дворянами.
Они скоро примкнули к свите принцесс и без труда заняли место между охотниками. Гости съехались из разных провинций и не знали друг друга; стало быть, наши рыцари, забравшись в парк, могли прослыть за приглашенных.
Все обошлось бы, если б они держались на своем месте или даже если б они опередили других и смешались с егермейстерами; но они поступили гораздо хуже. Через минуту Ковиньяку представилось, что травлю дают собственно для него; он выхватил из рук слуги трубу, бросился впереди всех охотников, скакал куда попало, без устали трубил, сам не разбирая, что трубит, давил собак, опрокидывал слуг, приветливо кланялся встречавшимся дамам, кричал, бранился, выходил из себя и прискакал к оленю в ту самую минуту, когда бедное животное выбилось из сил.
— Сюда! Сюда! — кричал Ковиньяк. — Наконец-то мы поймали оленя! Он здесь!
— Ковиньяк, — твердил ему Фергюзон, не отстававший от него, — Ковиньяк, из-за вас выгонят нас всех. Ради Бога, потише!
Но Ковиньяк ничего не слышал и, видя, что собаки не сладят с оленем, слез с лошади, обнажил шпагу и кричал во все горло:
— Сюда! Сюда!
Товарищи его, кроме осторожного Фергюзона, ободренные его примером, готовились напасть на добычу, как вдруг главный егермейстер, отстранив Ковиньяка своим ножом, сказал:
— Потише, милостивый государь сама принцесса управляет охотой; стало быть, она сама заколет оленя или предоставит эту честь, кому захочет.
В ту же минуту в главной аллее показалась принцесса. За нею следовали герцог Энгиенский, вельможи и придворные дамы, желавшие сопровождать ее высочество. Она вся горела, чувствуя, что начинает настоящую войну этим подобием войны.
Прискакав в середину круга, она остановилась, гордо оглядела всех присутствующих и заметила Ковиньяка и его товарищей, на которых злобно поглядывали охотники.
Егермейстер подошел к ней с ножом. Этот нож, из превосходной стали и превосходно сделанный, обыкновенно служил принцу Конде.
— Ваше высочество изволит знать этого гостя? — спросил он тихим голосом, указывая глазами на Ковиньяка.
— Нет, — отвечала она, — но если он здесь, так, верно, кто-нибудь знает его.
— Его никто не знает, и все, кого я ни спрашивал, видят его в первый раз.
— Но он не мог въехать в ворота, не сказав пароля?
— Разумеется, не мог, — отвечал егермейстер, — однако, осмеливаюсь доложить вашему высочеству, что его надобно остерегаться.
— Прежде всего нужно узнать, кто он.
— Сейчас узнаем, — отвечал с обыкновенной своей улыбкой Лене, который ехал за принцессой. — Я послал к нему нормандца, пикардийца и бретонца; они достаточно порасспросят его. Но теперь не извольте обращать на него внимания, или он ускользнет от нас.
— Вы совершенно правы, Лене; займемся охотой.
— Ковиньяк, — сказал Фергюзон, — кажется, там разговаривают про нас. Не худо бы нам скрыться.
— Ты так думаешь? Тем хуже! — возразил Ковиньяк. — Я хочу видеть, как будут резать оленя. Что будет, то будет!
— Да, зрелище очень приятное, я знаю, — отвечал Фергюзон, — но мы можем заплатить здесь за места гораздо дороже, чем в театре.
— Ваше высочество, — сказал егермейстер, подавая принцессе нож, — кому угодно вам предоставить честь зарезать оленя?
— Беру эту обязанность на себя, — отвечала принцесса, — я должна привыкнуть к железу и крови.
— Намюр, — сказал егермейстер одному из стрелков, — смотри! На место!
Стрелок вышел из рядов и с ружьем в руках стал шагах в двадцати от оленя. Он должен был убить оленя, если бы тот вздумал броситься на принцессу, как это иногда случалось.
Принцесса сошла с лошади, взяла нож; глаза ее горели, щеки пылали, губы приоткрылись. Так пошла она к оленю, который лежал под собаками и, казалось, был покрыт разноцветным ковром. Вероятно, бедное животное не воображало, что смерть идет к нему в виде красавицы-принцессы, из руки которой он много раз ел корм свой. Он хотел приподняться, со слезой, которая всегда сопровождает агонию оленя, лани и дикой козы; но не успел. Лезвие ножа, отразив блеск солнца, исчезло в горле оленя. Кровь брызнула на лицо принцессы. Олень поднял голову и застонал, в последний раз с упреком взглянул на прелестную свою госпожу, повалился и умер.
В ту же минуту все трубы затрубили, тысячи голосов закричали: "Да здравствует ее высочество!", а маленький принц, подпрыгивая на седле, с радостью бил в ладоши.
Принцесса вынула нож из горла оленя; гордо, как амазонка, осмотрелась кругом, отдала окровавленное оружие егермейстеру и села на лошадь.
Тут Лене подошел к ней.
— Не угодно ли, — сказал он с обыкновенной своей улыбкой, — не угодно ли, я скажу вашему высочеству, о ком вы думали, когда наносили удар бедному оленю?
— Скажите, Лене; я буду очень довольна.
— Вы думали о Мазарини и желали, чтобы он был на месте оленя.
— Да, — закричала принцесса, — именно так! Я убила бы его без жалости, как зверя. Но вы настоящий колдун, любезный Лене.
Потом она оборотилась к гостям и сказала:
— Теперь, когда охота кончилась, господа, извольте идти за мной. Поздно уже травить другого оленя; к тому же, ужин ждет нас.
Ковиньяк отвечал на это приглашение самым грациозным поклоном.
— Что вы делаете, капитан? — спросил Фергюзон.
— Что? Принимаю приглашение. Разве ты не видишь, что принцесса пригласила нас к ужину, как я и обещал тебе?
— Ковиньяк, послушайте меня; на вашем месте я поспешил бы убраться домой.
— Фергюзон, друг мой, на этот раз твоя обыкновенная проницательность тебя подводит. Разве ты не заметил, как отдавал приказание этот черный господин, очень похожий на лисицу, когда он улыбается, и на хорька, когда он не смеется? Поверь мне, Фергюзон, у бреши уже поставлен караул, и идти в ту сторону — значит показать, что мы хотим выйти тем же путем, каким вошли сюда.
— Так что же с нами будет?
— Не беспокойся; я за все отвечаю.
Товарищи Ковиньяка, успокоенные его обещанием, смешались с дворянами и пошли вместе с ними по дороге к дворцу.
Ковиньяк не ошибся: за ними наблюдали. Лене стоял близко от него, справа возле Лене шел главный егермейстер, а слева — главный управляющий двором принца Конде.
— Вы точно уверены, что никто не знает этих кавалеров? — спросил Лене.
— Никто! Мы спрашивали уже человек у пятидесяти; ответ все тот же: не знаем!
Нормандец, пикардиец и бретонец вернулись и ничего не смогли сказать Лене. Только нормандец обнаружил брешь в стене парка и, как человек предусмотрительный, приказал охранять ее.
— Ну, — сказал Лене, — мы прибегнем к самому действенному средству. Неужели из-за горсти шпионов должны мы распустить сотню честных дворян? Вы, господин управляющий, наблюдайте, чтобы никто не мог выйти из галереи, куда войдет вся свита; вы, господин егермейстер, когда затворят дверь галереи, поставьте на всякий случай караул, человек двенадцать с заряженными ружьями. Теперь ступайте, я не спущу с них глаз.
Впрочем, господину Лене нетрудно было исполнить дело, за которое он взялся. Ковиньяк и его товарищи вовсе не думали бежать. Ковиньяк шел в первом ряду и храбро крутил усы. Фергюзон следовал за ним, совершенно успокоенный его обещанием: он знал, что Ковиньяк не пошел бы в западню, если бы не был уверен, что из нее есть другой выход. Что же касается Баррабы и других его товарищей, то они думали только о предстоящем превосходном ужине; они были люди чисто материальные и с совершенной беспечностью во всех делах, требовавших размышления, полагались на двух своих начальников, которым полностью и слепо доверяли.
Все случилось, как предвидел Лене, и исполнилось по его приказанию. Принцесса села в приемной комнате под балдахином на кресло, служившее ей престолом; возле нее стоял ее сын в том же костюме, о котором мы уже говорили.
Гости смотрели друг на друга: им обещали ужин, а очевидно, что их хотят угостить речью.
Действительно, принцесса встала и начала говорить. Речь ее была увлекательна. На этот раз принцесса перестала скрывать чувства и щадить Мазарини. Гости, подстрекаемые воспоминанием об обиде, нанесенной всему французскому дворянству в лице принцев, а еще более надеждою, что в случае успеха можно будет выговорить выгодные условия у Анны Австрийской, два или три раза прерывали речь принцессы, громко клянясь защищать дело знаменитого дома Конде и помочь ему выйти из унизительного положения, в которое поставил его кардинал Мазарини.
— Итак, господа, — сказала, наконец, принцесса, — сирота мой просит содействия у вашей храбрости, просить жертвы у вашей преданности. Вы наши друзья, по крайней мере, вы приехали сюда под этим именем. Что можете вы сделать для нас?
После минутного молчания, полного торжественности, началась следующая величественная и трогательная сцена.
Один из дворян подошел к принцессе, низко поклонился и сказал:
— Меня зовут Жерар де Монталан; я привел с собою четырех дворян, друзей моих. У нас пять добрых шпаг и две тысячи пистолей: и то, и другое приносим вашему высочеству от души. Вот наше рекомендательное письмо, подписанное герцогом Ларошфуко.
Принцесса в свою очередь поклонилась, приняла письмо из рук дворянина, передала его Лене и показала рукой, чтобы рекомендованные дворяне перешли на правую сторону.
Едва успели они занять показанное место, как встал другой дворянин.
— Меня зовут Клод Рауль де Рессак, граф де Клермон, — сказал он. — Я приехал с шестью дворянами, друзьями моими. У каждого из нас по тысяче пистолей; просим милостивого дозволения внести их в казну вашего высочества. Мы вооружены и имеем хороших лошадей и будем довольствоваться обыкновенным содержанием. Вот наше рекомендательное письмо, подписанное герцогом Бульонским.
— Перейдите на правую сторону, господа, — отвечала принцесса, приняв и прочитав письмо и потом передав его Лене. — Будьте уверены в совершенной моей признательности.
Дворяне поклонились и отошли.
— Я Луи Фердинанд де Лож, граф де Дюра, — сказал третий дворянин. — Я приехал без друзей и без денег; богат и силен только моей шпагой: ею проложил я себе дорогу сквозь неприятельские ряды, потому что был осажден в Бельгарде. Вот мое письмо от виконта Тюренна.
— Хорошо, хорошо, — отвечала принцесса, одною рукою принимая письмо, а другую подавая ему для поцелуя. — Станьте возле меня, я назначаю вас бригадиром в моих войсках.
Прочие дворяне последовали этому примеру: они приходили с рекомендательными письмами от Ларошфуко, от герцога Бульонского или от виконта Тюренна. Каждый отдавал письмо и переходил на правую сторону. Когда на правой стороне не осталось места, принцесса приказала им становиться на левую.
Таким образом, середина залы опустела. Там остались только Ковиньяк и его товарищи; они составляли отдельную группу, на которую все смотрели недоверчиво, с гневом и угрозой.
Лене взглянул на дверь; она была тщательно заперта. Он знал, что за дверью стоит егермейстер с дюжиною хорошо вооруженных солдат.
Он обернулся к незнакомцам и спросил:
— А вы, господа, что за люди? Сделайте одолжение, скажите, кто вы, и покажите нам ваши рекомендательные письма.
Начало этой сцены, конца которой Фергюзон не предвидел, обеспокоило его. Беспокойство его сообщилось и прочим товарищам, которые посматривали на дверь. Но начальник их, величественно завернувшись в плащ, оставался спокойным.
По приглашению Лене он выступил на два шага вперед, поклонился принцессе с вычурным изяществом и сказал:
— Я Ролан де Ковиньяк и привел на службу вашего высочества этих пятерых дворян. Все они из знатнейших гиенских фамилий, но желают остаться неизвестными.
— Но, вероятно, вы приехали в Шантильи не без рекомендации, милостивые государи? — возразила принцесса, смущенная мыслью, что произойдут беспорядки, когда будут арестовывать этих незваных гостей. — Где ваше рекомендательное письмо? Покажите!
Ковиньяк поклонился, как человек, понимающий справедливость такого требования, пошарил в кармане, вынул бумагу, вчетверо сложенную, и подал ее Лене с низким поклоном.
Лене развернул бумагу, прочел, и радость отразилась на его лице, до сих пор несколько неспокойном и смущенном.
Пока Лене читал, Ковиньяк торжествующим взглядом окинул собрание.
— Ваше высочество! — сказал Лене принцессе вполголоса. — Посмотрите, какое счастье! Бланк герцога д'Эпернона.
— Благодарю вас, милостивый государь! — сказала принцесса с благосклонною улыбкой. — Три раза благодарю вас... благодарю за мужа моего, благодарю за себя, благодарю за моего сына.
Зрители онемели от удивления.
— Милостивый государь, — сказал Лене, — бумага эта до такой степени драгоценна, что вы, вероятно, не захотите уступить нам ее без особенных условий. Сегодня вечером мы потолкуем о ней, и вы скажете, чем мы можем отблагодарить вас.
Лене положил в карман бланк, который Ковиньяк из вежливости не попросил назад.
— Что, — сказал Ковиньяк своим товарищам, — не говорил ли я вам, что приглашаю вас ужинать к герцогу Энгиенскому?
— Теперь, милостивые государи, перейдем в столовую, — сказала принцесса.
Обе половинки боковой двери отворились, и открылся великолепно убранный стол в большой галерее замка.
Ужин прошел шумно и весело: каждый раз, когда пили за здоровье принца (а это случилось раз десять), все гости становились на колени, поднимали шпаги и ругали кардинала Мазарини так громко, что стены дрожали.
Никто не отказывался от прекрасного угощения в Шантильи. Даже Фергюзон, осторожный, благоразумный Фергюзон, предался прелести бургунских вин, с которыми он знакомился впервые. Фергюзон был гасконцем и до сих пор умел ценить только вина своей провинции, которые в то время (если верить герцогу Сен-Симону) не очень славились.
Но Ковиньяк не предался общему увлечению. Отдавая должную справедливость превосходным мулену, нюи и шамбертену, он употреблял их очень умеренно. Он не забывал хитрой улыбки Лене и думал, что ему нужен весь его рассудок, чтобы заключить выгодную сделку с лукавым советником. Зато он очень удивил Фергюзона, Баррабу и других своих товарищей, которые, не зная настоящей причины его воздержанности, вообразили, что он хочет переменить образ жизни.
По окончании ужина, когда тосты начали раздаваться чаще, принцесса вышла и увела с собою герцога Энгиенского: она хотела предоставить гостям своим полную свободу сидеть за столом, сколько им заблагорассудится.
Лене сказал ей на ухо:
— Не забудьте, ваше высочество, что мы едем в десять часов.
Было уже почти девять.
Между тем, Лене и Ковиньяк взглянули друг на друга.
Лене встал; Ковиньяк тоже. Лене вышел в маленькую дверь, находившуюся в углу галереи.
Ковиньяк понял, в чем дело, и пошел за ним.
Лене привел Ковиньяка в свой кабинет; Ковиньяк шел сзади, стараясь казаться беспечным и спокойным. Но, между тем, рука его играла рукояткой кинжала, и быстрые и проницательные глаза его заглядывали во все двери и за все занавески. Не то, чтобы он боялся, что его завлекут в западню, но он держался правила: быть всегда осторожным и наготове.
Когда они вошли в кабинет, Ковиньяк тотчас осмотрел его и уверился, что они одни. Лене указал ему на стул.
Ковиньяк сел к той стороне стола, на которой горела лампа. Лене сел против него.
— Милостивый государь, — сказал Лене с целью расположить к себе гостя с первого слова, — позвольте прежде всего отдать вам ваш бланк. Он действительно принадлежит вам, не правда ли?
— Он принадлежит тому, у кого он будет в руках, — отвечал Ковиньяк, — на нем нет никакого имени, кроме имени герцога д'Эпернона.
— Когда я спрашиваю, ваш ли это бланк, я подразумеваю, как вы его получили. С согласия ли герцога д'Эпернона?
— Я получил этот бланк из собственных рук герцога.
— Так эта бумага не похищена и не выманена?.. Я говорю не о вас, но о том, от кого вы ее получили; может быть, она досталась вам из вторых рук?
— Повторяю вам: она отдана мне самим герцогом добровольно за другой документ, который я доставил герцогу д'Эпернону.
— А какие обязательства приняли вы на себя?
— Ровно никаких.
— Стало быть, владелец бланка может употребить его, как захочет?
— Может.
— Так почему вы сами не пользуетесь им?
— Потому что я с этим бланком могу получить что-нибудь одно; а, отдав его вам, я получаю вдвойне.
— Что же вы получаете вдвойне?
— Во-первых, деньги.
— У нас их мало.
— Я не жаден.
— А во-вторых?
— Место в армии принцев.
— У принцев нет армии.
— Скоро будет.
— Не хотите ли лучше взять патент на право набирать рекрутов?
— Я только что хотел просить его.
— Остаются деньги...
— Да, только вопрос о деньгах.
— Сколько вы хотите?
— Десять тысяч ливров. Я уже сказал вам, что не запрошу слишком много.
— Десять тысяч!
— Да. Надобно же дать мне хоть что-нибудь вперед на обмундирование солдат.
— Правда, вы требуете немного.
— Так вы согласны?
— Извольте!
Лене вынул готовый патент, вписал в него имя, сказанное молодым человеком, приложил печать принцессы и отдал бумагу Ковиньяку. Потом отворил секретный ларчик, в котором хранилась казна, вынул десять тысяч ливров золотом и разложил кучками, по двадцати луидоров в каждой.
Ковиньяк осторожно пересчитал их; пересмотрев последнюю кучку, он кивнул в знак того, что Лене может взять бланк.
Лене взял бумагу и положил в секретный ларчик, вероятно, думая, что она гораздо драгоценнее денег.
В ту минуту, когда Лене прятал в карман ключ от ларчика, вбежал лакей и объявил, что советника спрашивают по важному делу.
Лене и Ковиньяк вышли из кабинета. Лене пошел за лакеем, Ковиньяк отправился в столовую.
Между тем, принцесса готовилась к отъезду. Она переменила парадное платье на дорожное, годное для верховой езды и для кареты, разобрала свои бумаги, сожгла ненужные и спрятала важные; взяла свои бриллианты, которые приказала вынуть из оправы, чтобы они занимали меньше места и чтобы она могла, в случае нужды, удобнее продать их.
Что же касается герцога Энгиенского, то он должен был ехать в охотничьем костюме, потому что ему не успели еще сшить другого платья. Шталмейстер его, Виалас, должен был постоянно ехать возле кареты и, если нужно, взять его на руки и увезти на белой лошади, которая была кровным скакуном. Сначала боялись, чтобы он не заснул, и заставили Пьерро играть с ним; но такая предосторожность вскоре оказалась совершенно бесполезной. Принц не спал от мысли, что он одет, как взрослый.
Кареты, приготовленные под тем предлогом, что надо отвезти виконтессу де Канб в Париж, стояли в темной каштановой аллее, где невозможно было видеть их. Кучера сидели на козлах, дверцы были отворены; все эти экипажи находились шагах в двадцати от главных ворот. Ждали только сигнала, то есть громких звуков трубы.
Принцесса, не спуская глаз с часов, на которых стрелка показывала без пяти минут десять, уже встала и подходила к герцогу Энгиенскому с намерением вести его в карету, как вдруг дверь шумно растворилась, и Лене вбежал в комнату.
Принцесса, увидав его бледность и смущение, побледнела сама и смутилась.
— Боже мой! — вскричала она, подходя к нему. — Что с вами? Что случилось?
— Ах, — отвечал Лене с величайшим волнением. — Приехал какой-то дворянин и хочет говорить с вами от имени короля.
— Боже! Мы погибли! Добрый мой Лене, мы погибли! Что нам делать?
— Можно спастись.
— Как?
— Прикажите переодеть сейчас же принца Энгиенского и надеть его платье на Пьерро.
— Да я не хочу, чтобы мое платье отдали Пьерро! — закричал маленький принц, готовый зарыдать при одной этой мысли, между тем, как Пьерро, в восторге, не верил своим ушам.
— Так нужно, ваше высочество, — отвечал Лене тем строгим голосом, которому повинуются даже дети, — иначе поведут вас и принцессу в тюрьму, где сидит отец ваш.
Герцог Энгиенский замолчал, Пьерро, напротив, не мог скрыть своего восхищения и вполне предавался шумному изъявлению радости и гордости. Их обоих ввели в залу нижнего этажа, где они должны были обменяться платьями.
— По счастью, — сказал Лене, — вдовствующая принцесса здесь, иначе Мазарини поймал бы нас.
— Почему?
— Потому что посланник должен был начать с посещения вдовствующей принцессы, и он теперь ждет в ее передней.
— Но этот посланник короля, которого прислали присматривать за нами, просто шпион?
— Разумеется.
— Так ему приказано не выпускать нас отсюда?
— Да, но какое вам дело до этого, когда он будет стеречь не вас.
— Я вас не понимаю, Лене. Лене улыбнулся.
— Я сам себя понимаю, — сказал он, — и беру всю ответственность на себя. Прикажите одеть Пьерро принцем, а принца садовником. Я берусь научить Пьерро, как он должен отвечать.
— Неужели сын мой поедет один!
— Он поедет с вами.
— Но это невозможно.
— Почему же? Если нашли мнимого герцога Энгиенского, так найдем мнимую принцессу.
— Прекрасно! Бесподобно! Понимаю, мой добрый Лене, мой бесценный Лене! Но кто же заменит меня? — спросила принцесса с заметным беспокойством.
— Будьте спокойны, ваше высочество, — отвечал хладнокровно советник. — Принцесса Конде, которую будет стеречь посланник кардинала Мазарини, уже переоделась и теперь ложится в вашу постель.
Вот как происходила сцена, о которой теперь Лене известил принцессу.
Пока гости в столовой предлагали тосты за принцев и проклинали Мазарини, пока Лене в своем кабинете торговался с Ковиньяком и покупал бланк, пока принцесса собиралась в дорогу, всадник с лакеем подъехал к главным воротам замка, сошел с лошади и позвонил.
Привратник тотчас отпер ворота, но за ними новый гость увидел знакомого нам швейцара.
— Откуда вы? — спросил швейцар.
— Из Нанта.
Ответ устраивал.
— Куда едете?
— Сначала к вдовствующей принцессе Конде, потом к супруге принца Конде, а после к герцогу Энгиенскому.
— Нельзя войти! — отвечал швейцар.
— Вот приказ короля! — возразил всадник, вынимая из кармана бумагу.
При этих страшных словах швейцар поклонился, позвал дежурного офицера, и гонец его величества, отдав ему приказ короля, тотчас вошел во внутренние апартаменты.
По счастью, замок Шантильи был просторен, и комнаты вдовствующей принцессы находились далеко от столовой, где происходили последние сцены пиршества, начало которого мы описали.
Если б посланник сразу захотел видеть молодую принцессу и ее сына, то, действительно, все бы погибло. Но по заведенному порядку он должен был прежде представиться старшей принцессе.
Камердинер ввел его в приемную, которая находилась возле спальни.
— Извините, милостивый государь, — сказал он, — ее высочество занемогла внезапно третьего дня и сегодня, часа два тому назад, ей пускали кровь в третий раз. Я доложу ей о вашем приезде и через минуту буду иметь честь ввести вас.
Дворянин кивнул в знак согласия и остался один, не замечая, что через замочные скважины три любопытных человека рассматривали и старались узнать его.
На него смотрели Пьер Лене, шталмейстер Виалас и начальник охоты Ларусьер. Если б один из них знал гостя, то немедленно вышел бы к нему и под предлогом занять его протянул бы время.
Но никто из них не знал этого человека, которого так нужно было подкупить. Это был красивый молодец, в мундире армейской пехоты; с беспечностью, похожей на отвращение к данному поручению, взглянул он на фамильные портреты и остановился перед портретом вдовствующей принцессы, которой должен был представиться. Портрет изображал ее в полном блеске красоты.
Впрочем, камердинер вернулся через несколько минут, как обещал, и повел неожиданного гостя к вдовствующей принцессе.
Шарлотта Монморанси сидела в постели. Доктор ее, Бурдло, только что расстался с нею; он встретил офицера в дверях и церемонно поклонился ему. Офицер отвечал ему тем же.
Когда принцесса услышала шаги гостя, она быстро подала знак назад; тотчас плотная занавеска, прикрывавшая спинку кровати, опустилась и колыхалась несколько минут.
За занавескою стояли молодая принцесса, вошедшая через потайную дверь, и Лене, нетерпеливо желавший узнать из первых слов разговора, зачем приехал в Шантильи посланник короля.
Офицер прошел три шага по комнате и поклонился с искренним уважением.
Вдовствующая принцесса смотрела на него своими большими черными глазами, как раздраженная королева: в молчании ее таилась целая гроза. Белой рукою, которая еще больше побелела от тройного кровопускания, она подала знак посланнику, чтобы он вручил ей депешу.
Капитан подал письмо и спокойно ждал, пока принцесса читала депешу, содержавшую только четыре строчки от Анны Австрийской.
— Хорошо, — прошептала принцесса, складывая бумагу, с таким хладнокровием, что оно не могло быть непритворным, — понимаю намерение королевы, хотя оно прикрыто ласковыми словами: я у вас в плену.
— Ваше высочество! — сказал офицер со смущением.
— И такую пленницу легко стеречь, — продолжала принцесса, — потому что я не могу далеко бежать. Входя сюда, вы могли видеть, что у меня строгий сторож: мой доктор Бурдло.
При этих словах принцесса пристально посмотрела на посланника; лицо его показалось ей таким приятным, что она решила несколько ласковее принять его.
— Я знала, — продолжала она, — что Мазарини способен на всякое насилие, но не думала, что он такой трус и может бояться дряхлой старухи, несчастной вдовы и беззащитного мальчика: думаю, что приказ, привезенный вами, относится и к дочери моей, и к моему внуку.
— Ваше высочество, — отвечал офицер, — я буду в отчаянии, если вы станете судить обо мне по поручению, которое я, к несчастью, обязан исполнить. Я приехал в Нант с депешей к королеве, меня рекомендовали ей особо; королева приказала мне остаться при ней, говоря, что я скоро понадоблюсь ей по делам. Через два дня королева послала меня сюда; приняв поручение, как повелевал мне долг, осмелюсь сказать, что я отказался бы от него, если бы королеве можно было отказывать.
При этих словах офицер поклонился во второй раз с таким же почтением, как и в первый.
— Принимаю ваше объяснение и надеюсь, что вы позволите мне спокойно болеть. Однако, милостивый государь, отбросьте ложный стыд и прямо скажите мне правду. Будут ли присматривать за мною даже в спальне, как делали с моим бедным сыном в Венсене? Могу ли я переписываться, и не будут ли читать моих писем? Если болезнь позволит мне встать с постели, позволят ли мне прогуливаться, где я захочу?
— Ваше высочество, — отвечал офицер, — вот что приказывала мне королева: "Ступайте, уверьте сестру мою, что я сделаю для принцев все, что мне позволит государственная безопасность. Этим письмом я прошу ее принять одного из моих офицеров, который будет служить посредником между нею и мною, когда она захочет сообщить мне что-нибудь. Этот офицер — вы".
— Вот, ваше высочество, — прибавил молодой офицер с прежним уважением, — вот собственные слова ее королевского величества.
Принцесса выслушала его рассказ с тем вниманием, с каким читаются дипломатические бумаги, когда надобно добраться до скрытого, настоящего смысла.
Потом, подумав немного, принцесса увидела во всем этом именно то, чего она прежде боялась, то есть открытое шпионство, закусила губы и сказала:
— По желанию королевы можете остаться в Шантильи; можете сказать, какая комната вам приятнее и удобнее для исполнения вашего поручения. Вам дадут эту комнату.
— Ваше высочество, — отвечал офицер, нахмурив брови, — я имел честь объяснить вам многое, чего нет в моей инструкции. Между вашим гневом и волею королевы я нахожусь в опасном положении, я, бедный офицер и неловкий придворный; во всяком случае, мне кажется, ваше высочество могли бы показать великодушие, не унижая человека, который просто орудие других в вашем страдании. Горько для меня исполнять то, что я должен исполнить. Но королева приказала, и я обязан полностью повиноваться ее приказаниям. Я не просил бы такого поручения, радовался бы, если бы его отдали другому; мне кажется, я довольно много говорю...
Офицер поднял голову и покраснел. Гордая принцесса тоже вспыхнула.
— Милостивый государь, — сказала она, — кто бы мы ни были, мы всегда, как вы справедливо говорите, должны повиноваться королеве. Я последую вашему примеру и приму приказание ее величества; но вы должны понимать, как тяжело принимать в доме своем достойного дворянина, не имея возможности доставить ему удовольствия. С этой минуты вы здесь хозяин. Извольте распоряжаться.
Офицер низко поклонился и сказал:
— Я не могу забыть, какое расстояние отделяет меня от вашего высочества и с каким почтением обязан я относиться к вашему дому. Ваше высочество по-прежнему будет распоряжаться здесь, а я буду первым вашим слугою.
При этих словах офицер вышел без смущения, без низкого поклона, без гордости, оставив вдовствующую принцессу в сильном гневе, потому что она не могла излить досады на такого скромного и почтительного исполнителя королевской воли.
Зато весь вечер она говорила только про Мазарини; и министр, верно бы, погиб, если бы проклятия убивали, как картечь.
В передней офицер встретил того же камердинера.
— Милостивый государь, — сказал камердинер, — ее высочество принцесса Конде, у которой вы просили аудиенции от имени королевы, соглашается принять вас. Извольте идти за мною.
Офицер понял, что такой оборот дела спасает гордость принцессы, и казался очень благодарным, как будто ему оказали милость, принимая его. Пройдя через все комнаты следом за камердинером, он дошел до дверей спальни молодой принцессы.
Тут камердинер обернулся к гостю.
— Принцесса, — сказал он, — изволила уже лечь в постель после охоты и примет вас в своей спальне, потому что очень устала. Как прикажете доложить о вас?
— Барон де Каноль, посланник ее величества королевы, — отвечал офицер.
При этом имени, которое мнимая принцесса услышала в постели, она так вздрогнула, что всякий заметил бы ее смущение, и поспешно набросила правою рукою оборки чепчика на лицо, а левою закрылась одеялом до подбородка.
— Принять! — сказала она в смущении.
Офицер вошел.
<< пред. << >> след. >> |