| << пред. << >> след. >> ГЛАВА XII
На третий день, когда назначено было исполнить замыслы Лене, погода была чрезвычайно дурная, хоть в то время царствовала весна (как гласит предание). Весна — самое неприятное время года и особенно во Франции. Мелкий и частый дождь падал на цветники в Шантильи; он пробивал серый туман, покрывавший весь сад и парк. На огромных дворах пятьдесят оседланных лошадей, повесив уши, печально опустив головы и нетерпеливо роя копытами землю, ждали минуты отъезда; группы собак, соединенных дюжинами, зевали в ожидании роковой травли и старались увлечь за собой слугу, который отирал мокрые уши своих любимцев. Охотники прохаживались тут же, заложив руки за спину. Несколько офицеров, привыкших к непогоде на бивуаках в Рокруа или в Лане, не боялись дождя и, желая развлечься, разговаривали на террасах или на главной лестнице.
Всем было известно, что в этот знаменитый день герцог Энгиенский выходит из-под опеки женщин, поручается мужчинам и в первый раз будет травить оленя. Все офицеры, служившие принцу, все поклонники этого знаменитого дома, приглашенные Лене, почли за обязанность явиться в Шантильи. Сначала они очень беспокоились о здоровье вдовствующей принцессы, но бюллетень доктора Бурдло успокоил их: вдовствующая принцесса после кровопускания в то же утро приняла рвотное — лекарство, считавшееся в то время универсальным средством.
В десять часов все гости, лично приглашенные принцессою Конде, уже приехали, каждого пропускали только после предъявления пригласительной записки; а кто забыл захватить с собою записку, того провожал сам Лене, показывая швейцару, что можно пустить гостя. Эти гости вместе со служителями дома могли составить отряд человек в восемьдесят или в девяносто. Почти все они стояли около белой лошади, которая имела честь нести на седле небольшое кресло, обитое бархатом, для герцога Энгиенского. Герцог должен был занять это кресло, когда его шталмейстер Виалас сядет на лошадь и займет свое место.
Однако никто не говорил о начале травли, и, казалось, ждали еще кого-то.
В половине одиннадцатого три дворянина в сопровождении шести лакеев, вооруженных с ног до головы, с чемоданами, в которых поместилось бы все, что нужно для путешествия по Европе, въехали в замок. Увидев на дворе столбы, они хотели привязать к ним своих лошадей.
Тотчас человек, одетый в голубой мундир с серебряною перевязью, с алебардой в руках, подошел к приезжим, в которых легко можно было узнать путешественников, приехавших издалека, потому что они промокли до костей, а сапоги их были покрыты грязью.
— Откуда вы, господа? — спросил этот своего рода швейцар, опираясь на алебарду.
— С севера! — отвечал один из всадников.
— Куда едете?
— На похороны.
— Где доказательства?
— Вот наш креп.
Действительно, у всех трех дворян висел креп на руке.
— Извините меня, господа, — сказал швейцар, — пожалуйте в замок. Стол приготовлен, комнаты натоплены, лакеи ждут ваших приказаний. Что же до ваших слуг, то их будут угощать в людских.
Дворяне, истинная деревенщина, голодная и любопытная, поклонились, сошли с лошадей, отдали поводья своим лакеям, спросили, где столовая, и пошли туда. Камергер дожидался их у дверей и взялся провожать их и служить им руководителем.
Между тем, лакеи принцессы взяли лошадей приезжих гостей, повели их на конюшню, принялись чистить, холить и поставили их перед яслями с овсом.
Едва приехавшие три дворянина успели сесть за стол, как во двор въехали шесть новых всадников, тоже с шестью вооруженными лакеями, и, видя столбы, хотели привязать к ним лошадей. Но швейцар с алебардою, которому даны были строгие приказания, подошел к ним и спросил:
— Откуда вы, господа?
— Из Пикардии. Мы офицеры Тюренна.
— Куда едете?
— На похороны.
— Где доказательство?
— Вот наш креп.
Подобно первым гостям они указали на креп, висевший у них на шпагах.
И этих повели в столовую, как первых; так же занялись их лошадьми, которых вытерли и поставили в конюшню.
За ними явились еще четверо, и повторилась та же сцена.
От десяти часов до двенадцати таким образом приехало сто всадников. Они приезжали по двое, по четыре или по пять, по одному или группами; некоторые были одеты великолепно, некоторые очень бедно, но все были хорошо вооружены и на хороших лошадях. Всех их швейцар расспросил прежним порядком; все отвечали, что едут на похороны и показывали креп.
Когда все отобедали и познакомились, когда люди их покушали достаточно и лошади уже освежились, Лене вошел в столовую и сказал:
— Господа, принцесса Конде поручила мне благодарить вас за честь, которую вы ей сделали посещением, заехав к ней на пути к герцогу Ларошфуко; вы отправляетесь на похороны его родителя. Считайте этот дворец вашим собственным домом и примите участие в травле, которая назначена сегодня после обеда по случаю нашего домашнего праздника: герцог Энгиенский сегодня переходит под опеку мужчин.
Общая радость и самая искренняя благодарность встретили эту первую часть речи Лене, который, как искусный оратор, остановился на месте, возбудившем громкий восторг.
— После охоты, — прибавил он, — вы будете ужинать за столом принцессы, она хочет лично поблагодарить вас; потом вам можно будет отправиться в путь.
Некоторые из всадников с особенным вниманием выслушали эту программу, которая несколько стесняла свободу их действий; но, верно, их предупредил уже герцог Ларошфуко, потому что ни один из них не возражал. Иные пошли смотреть своих лошадей, другие разложили чемоданы и начали наряжаться для предстоящего свидания с принцессой; третьи, наконец, остались за столом и разговаривали о делах, имевших, по-видимому, некоторую связь с событиями этого дня.
Очень многие прохаживались под главным балконом, на котором по окончании туалета должен был показаться герцог Энгиенский в последний раз в сопровождении женщин. Юный принц, сидевший в своих комнатах с кормилицами и няньками, не понимал, какую важную роль он играет. Но, уже полный гордости, он нетерпеливо смотрел на богатый костюм, который наденут на него в первый раз. То было черное бархатное платье, шитое серебром, что придавало костюму вид траура. Мать принца непременно хотела прослыть вдовою и задумала уже вставить в свою речь эти значительные слова:
— Бедный мой сирота!
Но не один принц с восторгом поглядывал на богатое платье. Возле него стоял другой мальчик, постарше несколькими месяцами, с розовыми щеками, белокурыми волосами, пышущий здоровьем, силой и живостью. Он, так сказать, пожирал глазами великолепие, окружавшее его счастливого товарища. Уже несколько раз, не имея сил удержать свое любопытство, он подходил к стулу, на котором лежали богатые наряды, и потихоньку ощупывал материю и шитье, пока принц смотрел в другую сторону. Но случилось, что принц неожиданно обернулся, а Пьерро отнял руку слишком поздно.
— Смотри, осторожнее, — вскричал маленький принц с досадой, — говорю тебе, Пьерро, осторожнее! Ты, пожалуй, испортишь мне платье; ведь это шитый бархат и тотчас портится, как только до него дотронешься. Запрещаю тебе трогать его.
Пьерро спрятал преступную руку за спину, пожимая плечами, как всегда делают дети, когда они чем-нибудь недовольны.
— Не сердись, Луи, — сказала принцесса своему сыну, лицо которого обезобразилось довольно неприятной гримасой, — если Пьерро дотронется до твоего платья, мы прикажем высечь его.
Пьерро грозно отвечал:
— Он принц, да зато я садовник; если он не позволяет мне дотрагиваться до его платья, то я не позволю ему играть с моими курами. Да ведь я посильнее его, он это знает...
Едва успел он выговорить эти неосторожные слова, как кормилица принца, мать Пьерро, схватила неосторожного мальчика за руку и сказала:
— Ты забываешь, Пьерро, что принцу принадлежит все: и замок, и все окрестности замка, и, стало быть, твои куры принадлежат тоже ему.
— Ну, вот, — пробормотал Пьерро, — а я думал, что он мне брат.
— Да, брат по кормилице.
— Ну, если он мой брат, так мы все должны делить, и если мои куры принадлежат ему, так его платье принадлежит мне.
Кормилица хотела пуститься в пространные объяснения с сыном, но юный принц, желавший особенно удивить Пьерро и заставить его завидовать, прервал ее речь и сказал:
— Не бойся, Пьерро, я не сержусь на тебя. Ты сейчас меня увидишь на большой белой лошади и на маленьком моем седле; я поеду на охоту и сам убью оленя.
— Как бы не так! — возразил Пьерро с очевидною насмешкой. — Долго усидите вы на лошади! Вы третьего дня хотели поездить на моем осле, да и тот сбросил вас.
— Правда, — отвечал принц Энгиенский с возможною гордостью, — но сегодня я представляю принца Конде и, стало быть, не упаду; притом, Виалас будет держать меня обеими руками.
— Довольно, довольно, — сказала принцесса, желая прекратить спор принца с Пьерро. — Пора одевать его высочество. Вот уже бьет час, а дворяне наши ждут с нетерпением. Лене, прикажите подать сигнал.
<< пред. << >> след. >> |