| << пред. << >> след. >> III
Северное здание называлось крылом Кассара. На западе — крыло Дюге-Труэна, на юге — Жана Бара и на востоке — Дюгеклена [1]. Тщетно он протестовал, уверяя, что Дюгеклен не был корсаром, Дениза настояла на своем: вряд ли будущий владелец такой эрудит, ему понравится название, лишь бы оно ассоциировалось с популярными образами. Дверь квартиры Блази отворилась без труда. Сэвр не посмел включить счетчики и невольно прислушался. По телевидению он не раз видел подобные сцены: замерший силуэт, прыгающий с предмета на предмет луч фонарика. Только ему не нужны драгоценности. Ему бы просто выжить! Гостиная была слева, и он направился прямо на кухню. Обнаружил там несколько пустых бутылок, тарелки, пластиковые стаканчики — один положил себе в карман, — а в ящике — вилки, ложки, мельхиоровые ножи, подставку для яиц, штопор, не было только открывалки для банок. Обследовал стенные шкафы: ничего, кроме вешалок на штанге. Видимо, когда отпуск кончался, курортники увозили с собой все. Зато спальня казалась обжитой. Полный набор постельных принадлежностей — он убедился в этом сразу же и решил вернуться сюда, если квартира Фрэка ему не понравится. Пока что самое главное — съестные припасы. Была также проблема одежды, но Мари-Лор об этом, конечно, позаботится, а если за домом в Ла-Боль слежка, то она могла бы взять все, что нужно, в Нанте, так как у них с зятем, к счастью, был один размер.
[1] Кассар, Жак (1679 — 1740) — французский моряк, сражавшийся против английского и португальского флота; Дюге-Труэн (1673 — 1736) — французский корсар, прославился в войнах Людовика XIV с Англией и Голландией; Бар, Жан (1650 — 1702) — французский моряк, участвовавший в войнах Людовика XIV; Дюгеклен, Бертран (1314 или 1320 — 1380) — коннетабль Франции, сражавшийся против англичан.
Сэвр тщательно закрыл за собой дверь; он надеялся, что найдет здесь что-то получше. Семейство Фрэков проживало как раз над квартирой-образцом. Поэтому стоило поселиться именно там. Этажом выше, а в сущности, он у себя. Только бы этот самый Фрэк додумался не увозить все... В самом деле, зачем? Сэвр вернулся в агентство, долго мучился с дверью, которую заклинивало все больше. Положил на место, может ненадолго, ключи от квартиры Блази и поискал карточку семейства Фрэк: Фрэк Доминик, 44, Calle de San Vicente, Valencia [1]. Вот это здорово! Приехать из дальних краев погреться на солнышке! Впрочем, нет. Кому-то, напротив, нужен ветер, соленый дождь да серое небо над головой. Француз, а может, бретонец?.. В таком случае не опасно ли?.. Ну, всего пять дней!.. Чем он рискует?
[1] Калле Сан-Висенте, Валенсия (исп.). Порт в устье Гвадалквивира на Средиземном море в Испании.
От усилившегося ливня садик прямо-таки дымился. Сэвр бросился бежать, шлепая по лужам, влетел, запыхавшись, в вестибюль и тут же наследил. Черт! Надо будет подтереть, не дай бог, всполошится матушка Жосс.
Первое впечатление благоприятное. Трудно сказать, почему, но квартира казалась обжитой... может, из-за духов... едва уловимый аромат... только духи ли это?.. В кухне — все, что душе угодно. Восторг... точнее сказать, кухня хорошо оборудована, так как не было здесь ни корки хлеба, зато ящики битком набиты всем необходимым. И складной нож со всеми атрибутами, в том числе ключом для открывания банок, — какое везение!
Сэвр пересчитал сокровища: набор посуды, приборы, три коробки спичек, кое-какие инструменты — молоток, щипцы, английский ключ, отвертка... начатая пачка сигарет «Честерфилд» (он сразу же закурил, и собственное положение показалось ему не таким безнадежным), запасные лампочки, электроплитка, а в глубине шкафа — полбутылки коньяку. Можно жить. В платяном шкафу лежало белье: салфетки, махровые рукавицы, голубые и розовые простыни; значит, подумал он, Фрэк женат... потому и аромат духов более ощутим на пороге спальни. Сэвр потушил сигарету, чтобы принюхаться. В духах он не очень-то разбирался. Дениза пользовалась янтарного цвета одеколоном... Мари-Лор чем-то другим, он никогда не интересовался названием, тоже чем-то банальным... Но этот аромат был волнующе-нежным. Сэвр вдыхал его, будто шел по следу: покружил вокруг широкой кровати, стоявшей посередине спальни, потом направился в ванную. Зажег свет. Можно не опасаться, что свет увидят с этой стороны, так как все окна выходят на море и закрыты ставнями, к тому же на зиму сверху крест-накрест набиты планки. Со стороны океана здание, наверное, похоже на форт, на блокгауз. И все же ветер был так силен, что квартиру продувало насквозь. Пресный запах морских водорослей смешивался с другим запахом. Сэвр стал рассматривать флакончики на туалетной полочке над раковиной; они были пусты, но, судя по этикеткам, это была косметика, лосьоны для снятия макияжа, кремы... Ну конечно, Фрэк женат. На вешалке висел старый халат. Около ванны лежали два куска туалетного мыла. Сэвр с удовольствием выкупался бы — так хотелось смыть грязь, но водонагреватель был отключен. Потом... Самое главное — поесть. Он еще раз перерыл стенные шкафы. Страшно хотелось кофе; ничего не поделаешь, опять придется есть варенье, зато можно приготовить грог. Без сахара!..
Он спустился этажом ниже — за консервами. Он больше не колебался. Раз уж надо где-то обосноваться, то у Фрэков лучше всего. Он разложил вещи, вскипятил кастрюлю воды, включил водонагреватель, долго умывался, надел халат, подпоясался. Отросшая борода была отвратительна, зато, пожалуй, стала надежной маскировкой. Когда она отрастет еще больше, его и вовсе никто не узнает. Он заставил себя положить прибор на краешке кухонного стола, борясь с соблазном распуститься, не торопясь поел, чего с ним не случалось со времени смерти Денизы...
Дениза мертва!.. Почему же не дрожат руки? Почему сейчас он принимал то, что вчера еще изо всех сил гнал от себя прочь? Может, крайнее переутомление? А может, потому, что занял место Мерибеля, стал другим, персонажем без прошлого, подобно тем, кто утратил память и вынужден обо всем узнавать заново? Дениза... словно утратили силу чары. Вот он сидит и ест — что может быть тривиальнее; он смешон в этом халате, полы которого ниспадают на сапоги; а где-то там лежит изуродованное тело, около него будут дежурить друзья; они похоронят его в семейном склепе, а он сидит и повторяет: «Дениза» — и ждет знакомой боли, но что это? Он уже не испытывает страданий. Напрасно он вызывал в памяти другие образы, он чувствовал, что все кончилось еще раньше, помимо его воли... Все то, что он пережил накануне — а он был потрясен до глубины души, — оказалось, в сущности, лишь преходящим волнением. Во всем этом было что-то ускользавшее, темное, ибо он был и судьей и соучастником. Может, он вынужден играть роль священника, утратившего веру... не имевшего ее никогда... Дениза!.. Когда он вернулся тогда на ферму, он словно пережил тысячу казней. Такое не приснится в страшном сне! Его ждала Мари-Лор вся в слезах.
— Послушай, что он говорит, — шептала она.
Они вместе подошли к двери курительной. Мерибель ходил взад-вперед по комнате. На поворотах скрипели каучуковые подошвы.
— Филипп! — позвал он.
— Убирайтесь! Оставьте меня! — орал Мерибель.
— Филипп! Послушай!
— Если ты не оставишь меня в покое, я выстрелю в дверь.
— Видишь... Он сошел с ума.
Мари-Лор рыдала навзрыд. Сэвр и сам был в отчаянии, но пытался привести ее в чувство.
— Отвечай же наконец. Что случилось? Когда я ушел, он не производил впечатления человека, доведенного до последней черты... Ты его упрекала?
— Да.
— В чем?.. В чем ты его упрекала?
— Не помню. Я сказала ему, что он думает только о себе... что я из-за него несчастна. Дурацкая ссора!
— И что потом?
— Потом он заперся.
— Да перестань же реветь, Бога ради.
Мари-Лор зарыдала еще сильнее. Он снова подошел к двери.
— Филипп!.. Открой... Надо поговорить.
— Убирайся!
— Господи, да образумься же ты наконец!
И вдруг его осенило. Но объясниться было нельзя из-за Мари-Лор.
— Подожди меня здесь. Я посмотрю, нельзя ли залезть через окно.
Он обошел дом, пройдя через сад, — ветер буквально валил с ног, дождем заливало глаза. Постучал кулаком в тяжелый ставень.
— Филипп!.. Я один... Слышишь меня, Филипп? Буря завывала с такой силой, что пришлось приложить ухо к мокрому дереву ставня.
— Филипп, отвечай!.. Я понял... Филипп... Это из-за женщины, да?
Он не сомневался, что Филипп открыл окно и стоял там, за ставнем.
— Все можно уладить.
Наконец совсем близко послышался дрожащий голос Мерибеля:
— Хватит, довольно. Не могу больше.
— Говорю тебе, все можно уладить.
— Нет.
— Растрату возместим.
— Нет.
Это он, наверное, не забудет никогда. А теперь он вдруг сделался почти безучастен. Остались только выхваченные памятью картины. Грушевое дерево, что росло рядом, — ветви его стонали от ветра; подвешенное ведро билось о край колодца. Бессмысленный диалог продолжался. Бешеные удары положили ему конец.
— Убирайся! Прикоснись только к двери — я выстрелю, — кричал Мерибель.
Это он кричал Мари-Лор. Идиотка! Из-за нее все пропало. Сэвр бегом бросился назад. Мари-Лор колотила в дверь топором.
— Прекрати!
Она не выпускала топор из рук, пришлось вырвать его силой.
— Я вас предупреждал!..
Искаженный гневом, страхом, ужасом, звучал голос Мерибеля. И вдруг раздался выстрел — так близко, так страшно, что на секунду их оглушило и они уже не понимали, стрелял ли Мерибель в них или в себя. От потолка отскочил кусок штукатурки. Запахло порохом. Потом
Мари-Лор застонала. Тогда он схватил топор и принялся изо всех сил колотить в филенку, пока она не раскололась. Еще несколько ударов. Он просунул руку, изнутри нащупал ключ. Дверь открылась, и он увидел тело! Нет! Сначала в глаза бросилась кровь.
— Не входи! — заорал он Мари-Лор.
Кровь была всюду. Залп крупной дроби в упор почти что снес голову Мерибелю. По крайней мере так показалось Сэвру, ибо он сразу же отвел глаза — к горлу подступила тошнота, он был близок к обмороку. Все-таки вошел в комнату, обогнув лужу крови. Он задыхался. Воздуха! Воздуха! Вспомнил, что ни к чему нельзя прикасаться. Мерибель оставил окно открытым, но Сэвру нельзя было толкнуть ставень, взять лист бумаги на письменном столе... Ружье надо было оставить там, где оно упало... Зря, пожалуй, он прошел около трупа — этак можно наследить кровью по всему дому.
Дальше в памяти был провал. Плакал ли он? Или потерял сознание? Он вспомнил, как Мари-Лор положила ему на лицо мокрое полотенце. Сидел в кресле около камина... Первое, что он сказал, было «Во всем обвинят меня!». Почему только ему пришла в голову мысль тоже исчезнуть? Даже не мысль. Непонятное побуждение! Внезапное движение ладони, руки, потянувшейся к ружью. Мысль тут ни при чем. Он вовсе и не думал ни о чем. Ничего, кроме дикой усталости, отвращения, не было. Ружье понадобилось, как снотворное больному. Но он не сопротивлялся, когда Мари-Лор оттолкнула его. Все было словно в тумане. Завывание ветра, вспышки искр, рыдания Мари-Лор; но бедная Мари-Лор в расчет не шла. Если бы кто-нибудь сказал Сэвру: «Она оплакивает своего мужа!», он наверняка спросил бы: «Какого мужа?» Так как Мерибель стал чужаком, незнакомцем, который специально надумал умереть здесь, чтобы перечеркнуть двадцать лет усилий, добросовестности, размышлений, расчетов, достижений. Он покончил с собой — это его дело. Но ведь он одним махом убил и остальных! И может, именно так Сэвр пришел к мысли: «Меня тоже больше нет». Он уже начал думать о себе в третьем лице: «Сэвр», будто действительно перестал быть самим собой. И это раздвоение личности, вызванное безграничным отчаянием, странным образом помогло ему вернуть себе немного хладнокровия. Он словно отошел от всего. С какого же момента он перестал быть тем самым Сэвром, который работал по двенадцать часов в сутки, никогда не бывал в театре и брал к себе домой бумаги на воскресенье? Так вот, этот самый Сэвр обанкротился. Оставалось только исчезнуть.
Но не умереть! Это было бы слишком просто — не существовать. «Понимаешь, Сэвра больше нет». Мари-Лор смотрела на него с ужасом. «Сэвру крышка... Его устранили! Смотри! Вот он, Сэвр!» И он указал на распростертое тело. Пока что это был своего рода юмор висельника, чудовищная ирония, пострашнее, чем нервный припадок. Но вдруг он ухватился за эту безумную идею. Мерибель все еще был в охотничьем костюме. Телосложение у них одинаковое. Костюм тоже. Лица нет. Подстановка готова. И раз уж Мерибель — сволочь, пусть будет Мерибель — беглец. А такой человек, как Сэвр, кончает с собой, когда его опозорили. Это понятно любому. Это и есть справедливость и нормальный порядок вещей; более того, так и должно быть. Мерибель в последний раз спутал все карты. Требовалось немедленно придать тому, что случилось, внешне пристойный вид.
И чем больше умоляла его Мари-Лор, тем больше из некоего ложного чувства чести он упирался с насмешливой яростью. Что бы он сделал, не будь свидетеля?.. Может, просто вызвал бы жандармов? Трудно ответить честно на этот вопрос. Теперь надо было признаться самому себе, что в этом отчаянии... как бы это выразиться?.. было нечто от условности, сделки, будто он давно уже ждал подобного случая. Доказательство: все сразу встало на свои места, одно вытекало из другого, увязывалось с третьим... И концы с концами сходились; история была настолько абсурдной, что стала находкой! Жилой комплекс! Квартира-образец! Это был единственный выход. Поистине настоящий выход. Добраться до ближайшей границы? Об этом не может быть и речи. Прежде всего из-за костюма. Из-за этого дурацкого охотничьего костюма его сразу же схватят. Но, став самоубийцей, он уже не мог переодеться. Полиция найдет на ферме черный костюм, в котором он сюда приехал. По той же причине он не мог сесть в собственную машину, «пежо-404». И точно так же не мог далеко уехать на машине Мерибеля, которую никогда не водил: малейшее дорожное происшествие — и он пропал... Мари-Лор сидела напротив. Она отрицательно мотала головой, но не в ее силах было остановить его. Мысленно он уже был далеко...
Собственные слова действовали на него как наркотик. По мере того как он развивал свою идею, он верил в нее все больше и больше. Отметал возражения, даже те, которые сестре и в голову не приходили: «Я не могу вернуться домой в Ла-Боль. Понимаешь, почему?! Услышала бы Мария. Она всегда спит одним глазом. Принесла бы мне чашку липового отвара... Как пить дать. У нее выходной, но она никогда не вылезает из дома по вечерам... Словом, нет выхода! А в новых домах — всего на несколько дней. Ведь одно из двух...»
Другой, более скрытный Сэвр, который никогда не повышал голоса, слушал с изумлением свои собственные слова.
— Одно из двух: или следствие подтвердит мою смерть — что самое вероятное, и тогда, позднее, я уеду за границу без особого риска. Или полиция откроет подмену, и тогда нетрудно будет благодаря этому оправдаться.
Он встал и взял с письменного стола лист бумаги, который заметил, когда вошел. Прочитал:
Я решил уйти из жизни. Прошу в моей смерти никого не винить. Прошу прощения у всех, кому я причинил ущерб, а также у моих близких.
Филипп Мерибель.
— Вот видишь... Письмо защитит меня.
Невольно он говорил, как прежде. Но он и от этого излечится. Станет другим человеком.
— Бедный ты мой малыш! — прошептала Мари-Лор. Он яростно вытаскивал из карманов, раскладывал на столе носовой платок, горсть патронов, перочинный нож, пачку «Голуаз», ключи от машины, бумажник с водительскими правами, кошелек, в котором было несколько сот франков, адреса, две фотографии Денизы. Чуть было не захватил их с собой, но надо идти до конца. А потом снял часы и обручальное кольцо. Тело ведь захотят опознать сразу же, не мешкая.
— Нет! Нет! Жорж, умоляю тебя!
Отступать поздно. Его поддерживало не мужество, а нервное возбуждение, своего рода опьянение, необъяснимое лихорадочное желание немедленно сжечь мосты, отрезать всякий путь к отступлению. Обыскал труп почти что без отвращения. Если бы понадобилось, поменялся бы одеждой. Он не брезглив. Обручальное кольцо Мерибеля снялось легко. Мари-Лор тихо повторяла: «Не имеешь права!.. Не имеешь права!..»
Он встал, ноги слегка дрожали, но был почти доволен собой... Бросил в огонь документы, которые привез Мопре; затем пошел на кухню вымыть руки, так как они были в крови. Намыливая их, продолжал объяснять Мари-Лор:
— Через несколько дней привезешь мне одежду и деньги... Лучше немного подождать. Если бы ты сейчас отправилась домой, хозяин бензоколонки тебя, конечно, заметил бы. К тому же прислуга... Нет... Подождем несколько дней.
— Ты воображаешь, что полиция не устроит за мной слежку, как только заподозрит, что Филипп сбежал?
Возражение было серьезным, но, если поразмыслить, не решающим.
— Тебя прекрасно знают, — ответил он. — Никому не придет в голову обвинять тебя, что ты была в курсе махинаций супруга. Не забывай, что я покончил с собой по его вине. Ты никогда не стала бы его сообщницей против меня, неужели не ясно? Это же очевидно! Тебе нечего бояться.
И он продолжал, не отдавая себе отчета в том, что его слова тяжко ранили сестру.
— На границах, конечно, усилят контроль, но тобой никто не заинтересуется. Если ты съездишь в четверг к вечеру... скажем, часам к пяти... уверяю тебя, все обойдется.
Он надел на руку часы Мерибеля — золотой хронометр известной фирмы.
— Прошу тебя, не езди туда!
Слезы и жалобы возобновились. Он обнял Мари-Лор за плечи.
— Послушай!.. Твой муж был жулик, ты хоть это-то понимаешь? Он нас разорил, неужели не ясно?.. Так что же теперь делать?.. Ждать, пока меня вываляют в грязи?.. Если ты этого хочешь, скажи прямо. Я предпочитаю попытать счастья в другом месте.
— Но как?
— Пока не знаю. До четверга будет время подумать. Ну, возьми сумку или что хочешь, собери мне продукты.
Выпроводив ее, он вернулся в курительную, быстро переписал записку Мерибеля, поставил свою подпись: Жорж Сэвр — и придавил бумагу табакеркой. Надо поторопиться. Последний взгляд на покойного. Теперь вернуться в кабинет, взять ключи от новых домов и квартиры-образца.
Он помог Мари-Лор собрать сумку, сгребая все, что попадалось под руку, и потащил ее в гараж. «Пежо-404» придется, конечно, оставить. Мари-Лор поедет вслед за ним на своей малолитражке. Как ни боялся он сесть за руль «шевроле» Мерибеля, приходилось рисковать.
— Я оставлю машину у вокзала Сен-Назер. Завтра во второй половине дня ее в конце концов заметят и подумают, что Филипп сел на ночной поезд... Затем ты отвезешь меня в Ла-Боль, потом в новые дома. Договорились?
— Зря ты все это затеваешь. Лучше было бы... — повторяла Мари-Лор.
— Знаю, знаю. Делай то, что я тебе говорю... Затем ты вернешься на ферму и позвонишь в жандармерию. Только осторожно! Не запутайся. Мы с Филиппом поссорились. Твой муж уехал. А я заперся. Ты услышала ружейный выстрел, хотела открыть дверь, и ушло много времени на то, чтобы сломать филенку... Тут все логично... Если тебя будут упрекать за то, что ты сразу же не позвонила, скажешь, что ничего не соображала, совсем потеряла голову... Я могу на тебя рассчитывать, Мари-Лор?
— Я постараюсь.
В этом она вся. Всю свою жизнь она старалась. Покорно! И с такой готовностью, что это становилось невыносимым. В четверг она опять постарается. Потом... когда они останутся вдвоем... Ведь ему придется забрать ее с собой... Но это уже касалось той стороны проблемы, которую надо было еще выстроить. А Сэвру так хотелось пожить одному!
<< пред. << >> след. >> |